– Так она ни на что не жаловалась…

– Ну, а спа-программу мы зачем ввели в прайс? Как раз ведь на такой случай.

– Извини. Похоже, я недосмотрел.

– Ты не виноват, что мы никак не раскрутим это направление, – отмахиваюсь. – Я хотела дать распоряжение администраторам, чтобы предлагали дополнительные услуги сопровождающим прямо при заселении, да замоталась и напрочь забыла.

– Может, какую рекламу запустить?

– Обязательно. Напечатаем завлекательные рекламные листовки и разложим в номерах. Я поговорю с маркетологами. – Кошусь на часы, после двух у Юры очень плотный график, поэтому я тороплюсь поскорее свернуть нашу планерку. У меня тоже по горло дел. Переговоры с дистрибьюторами и эсэмэмщиками. А еще один очень важный звонок – в германскую клинику, где до недавнего времени лечился наш пациент.

Мой календарь расписан поминутно. Чтобы пройти курс реабилитации лично у меня, люди выстраиваются в очередь вперед на долгие годы. Я красива, успешна и богата. Для других я – эталон состоявшейся женщины. Мне бы жить да радоваться. Но вот ведь черт… Я не в силах забыть, как оказалась здесь. И чего мне это стоило. Глядя на себя в зеркало, я вижу убогую девочку, как призрак бродящую по этим горам вслед за полубезумным дедом.

Растираю виски. Мне не следовало теребить прошлое, но что уж теперь? Иду в небольшую примыкающую к кабинету уборную. Набираю полные пригоршни студеной ледниковой воды. Перед глазами серыми смазанными сполохами…

– Сана! Ты слышала, что я сказала?

Нет. У меня дико болит живот. Болит так, что в глазах темнеет. Как начал еще с вечера, так и не отпускает.

– Твой дедушка погиб. В ущелье был камнепад, ты в курсе? К сожалению, его задавило. Сана… Да что же это такое? – представительница соцслужбы, приехавшая из поселка, обводит взглядом собравшихся местных. – Она как вообще, говорить умеет?

– Умеет. Девочка, конечно, с чудинкой, но не немая.

– Может, у нее шок?

Тетка сжимает пальцы на моем запястье. У нее длинные хищные, как у ястреба, когти с облупившимся на концах ярко-алым лаком. На большом пальце – нагноившаяся заусеница.

– Поскольку у тебя нет других родственников, мы вынуждены оформить тебя в детский дом. Всего на год, пока тебе не стукнет восемнадцать. Ты знаешь, что такое детский дом? Там о тебе позаботится государство.

Живот скручивает новой порцией боли. Я что-то бессвязно мычу.

– Вы уверены, что она умеет говорить? Её кто-нибудь слышал? Не знаю, можно ли ее к нормальным детям пускать… – нервничает женщина, одной рукой все так же сжимая мое запястье, а другой – тонкую папочку-скоросшиватель.

– Я слышал. Она иногда заходит в мой магазин купить чего по мелочи. Спички там… Или всякое разное.

– Ладно. В любом случае, я не могу ее здесь оставить… Пойдем! – женщина дергает меня сильней. Так, что кость в плечевом суставе щелкает. Я послушно иду за ней, но уже через пару шагов мир перед глазами меркнет.

Как выясняется уже после, у меня обычный, не самый сложный перитонит, который чуть было не стоил мне жизни. Ни в какой детский дом тогда мы, конечно, не едем. Меня отправляют сначала в больницу, а потом – прямиком на операционный стол. С того света меня вытаскивает пьяный, прошедший не одну горячую точку хирург. Таких спецов в провинции днем с огнем не сыщешь. Но мне везет. Из столичной клиники Федора Измайловича, героя нескольких войн, выгоняют с волчьим билетом. За пьянство.

Мое сердце на операционном столе останавливается дважды. И хотя я прекрасно осознаю, что происходит, страха нет вообще. В момент, когда моя душа отделяется от тела, я чувствую благодать, знакомую лишь тем, кому довелось побывать за чертой при жизни. И да, я в курсе, что моя психика… нестабильна. Но я точно знаю, что происходящее со мной в те растянувшиеся на миллиарды лет секунды – вовсе не игра больного воображения.

И что тот мальчик мне не привиделся.

Я набираю еще воды. Плещу в лицо и выхожу прочь из уборной.

За окном удивительно ясно. Солнечный свет заливает стену слева от широкого окна и по мере того, как день движется к своему завершению, стекает на отполированный пол. Рисует причудливые узоры на ковре, а ближе к вечеру ускользает сквозь приоткрытую оконную створку.

Касаюсь поверх одежды практически стертого временем шрама.

– Сана Шакаевна, к вам тут пришли.

– Кто?

– Какой-то мужчина. Говорит, что новый начальник охраны заповедника. Может, записать его на прием?

– Нет-нет. Все нормально. Пусть заходит… – бросаю взгляд на часы. Время позднее. И если честно, я уже не ждала, что Иса заглянет. Да и ни к чему это. Тогда какого черта меня так взволновало? Нам ничего не светит. И я прекрасно это понимаю. Понимаю до тошноты, до скручивающих желудок рвотных спазмов.

– Привет. Можно?

– Привет. Чем могу помочь?

Я стараюсь на него не смотреть. Потому что он очень странно на меня действует.

– Хм… Ты предлагала сделать мне перевязку.

– Да. Точно.

– К тому же, мне нужно забрать машину. Я без нее как без рук.

– Действительно. Что ж, ты очень вовремя, я как раз собиралась домой.

Расстегиваю медицинский халат. Но поймав его взгляд, замираю и как преступница отдергиваю руки. Мое тело обмякает, будто из него рывком выдернули позвоночник. Я опираюсь на край стола ладонями. Он подходит ближе. Кажется, что мир вокруг нас пустеет и сжимается до крохотной пульсирующей точки. Мы стоим в хрупкой скорлупе комнаты, боясь пошевелиться.

– Ты понимаешь, что с нами происходит? – интересуется Иса, растерянно зарываясь пальцами в волосы.

Вообще-то нет. Я понятия не имею. Зато я наверняка знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.

Трясу головой в попытке избавиться от наваждения. С грохотом закрываю шкаф. И резко меняю тему, напоминая и ему, и себе о главном.

– Говорят, Акай провел для тебя экскурсию.

– Да. Было дело.

– Такой чести удостаиваются немногие. Похоже, ты ему понравился, – сметаю в сумочку ключи и, подперев бедром стол, начинаю просматривать документы, над которыми хотела поработать дома. Засовываю их в папку. Решительно шагаю к двери.

– Это плохо или хорошо?

Медлю, зажав в ладони дверную ручку. Плохо это или хорошо? Из глубины горла рвется горький смех.

– Для кого как, – отвечаю я довольно размыто.

Мы спускаемся на первый этаж. Проходим мимо ресепшена.

– А для тебя?

– Что?

– Спрашиваю, а для тебя?

– Тебе не кажется, что мои отношения с Акаем вообще не твоего ума дело?

– Думаешь, я ему разонравлюсь, когда он узнает, что я к тебе пристаю? – он холодно улыбается. А я… я снова замираю. Так и не сев в машину. Откидываю голову и смеюсь. Громко. От чистого сердца. Посмеиваясь, устраиваюсь на сиденье. Прилежно пристегиваю ремень. Под его пристальным немигающим взглядом, в котором мне чудится что-то до боли знакомое.

– Я сказал что-то смешное?

– Очень!

– Не хочешь пояснить?

Почему бы и нет? Уж лучше сразу расставить точки по местам. Потом меньше проблем будет.

– Он тебя уничтожит, Иса. За один только взгляд в мою сторону.

– И тебя устраивает такая жизнь?

О, нет. Меня просто никто об этом не спрашивает. Выбор мне предоставили лишь однажды. И я его сделала. Все, что происходит в моей жизни теперь – последствия того не вполне осознанного решения. Ведь что я, испуганная до ужаса, сломленная так, что и не починить, могла в тот момент понимать? Ничего. Я не понимала, что меня ждет на самом деле. Я была глупой забитой девочкой, утратившей всякий контроль над своей жизнью.

– Конечно, – демонстративно обвожу взглядом свои владения. – Более чем.

Иса замолкает. И дальше мы едем молча. Он думает о чем-то своем, может, о том, что все бабы – корыстные бляди, и сверлит меня тяжелым пробирающим до костей взглядом. Вероятно, он меня ненавидит. Я много раз с таким сталкивалась. В конце концов, Иса не первый мужик, который на меня запал. Все, что за этим последует, я проходила миллион раз. Любому самцу гораздо легче переживать отказ, когда он уверен, что дело не в нем, а в сучьей бабьей натуре.