Ведьмами, в свою очередь, оказываются обычные женщины с плохой репутацией в наиболее консервативных деревушках. Никакого прокисшего молока и сгнивших посевов: даже у самых загадочных происшествий в итоге обнаруживалось разумное объяснение.

Спустя неделю после происшествия с гулами мы прибываем в сиеннскую деревушку под названием Найда и попадаем прямо на празднование дня торговли. Это, конечно, воодушевляет Линн, которая тут же уговаривает нас задержаться здесь до вечера и переночевать в местном трактире. У нас нет никаких причин отказывать ей (хотя я сомневаюсь, что она бы приняла «нет» в качестве ответа), поэтому мы остаёмся.

Но сейчас я уже жалею, что согласился.

Уже давно стемнело, и должен заметить, что сегодня, наверное, первый день за всё время нашего путешествия, когда стало по-настоящему холодно. Но несмотря на это, я стою на входе у постоялого двора, укутавшись в плащ, и жду, когда же эта несносная девчонка соизволит вернуться.

Снова, громко топая, прохаживаюсь по мощёной дорожке, укрываясь от холодного ветра. Согреться не получается, но приятно немного пошуметь, нарушив почти призрачную тишину, опустившуюся на деревню. Развлекаю себя тем, что выпускаю облачка пара от горячего дыхания, и думаю о том, как бы сейчас не помешал кубок-другой горячего пряного вина. И пусть заплатит за него она — в качестве компенсации за то, что заставила меня стоять на холоде и умирать от беспокойства.

Я ведь правда переживаю за неё. Она мне не безразлична.

Это уже нельзя отрицать, как и то, что последние дни я не могу перестать думать о ней — и не как об источнике наслаждений, вызывающим жар между ног, как мне бы того хотелось, но как о проблеме, с которой никто бы не пожелал столкнуться: она появляется незаметно и проникает глубоко внутрь, пока ты не видишь, не замечаешь. Заноза, которую так просто не вытащишь.

Поднимаю глаза к небу. Полярная звезда наблюдает за мной сверху, указывая направление в сторону Сильфоса. Путь к дому. Разве ты не видишь, Артмаэль? Твоя страна будет ждать возвращения своего героя, услышав обо всех твоих подвигах. Подданные полюбят тебя и с такой-то репутацией непременно захотят видеть в роли своего короля. Тебе вручат корону, и это будет означать, что ты должен будешь от многого отказаться. Стать уважаемым человеком, который заботится о своём народе, а не о самом себе.

Романы не вписываются в это уравнение.

Останавливаюсь. Романы? Это очень… странное слово. В нём нет ничего романтического. И вообще, для этого она должна отвечать взаимностью, а это, очевидно, не наш случай. Мы общаемся как обычно. Наши отношения остались прежними, вот только я начал смотреть на неё в новом свете. Чешу подбородок. В свете, который, я надеюсь, будет меняться, сдвигаться, как солнце в течение дня, и в конце концов исчезнет.

Как вам такое? Артмаэль Поэт, гордость Сильфоса. Конечно, ты сможешь покончить с голодом, нищетой и бесчинствами знати, сочиняя стишки о любви и говоря красивыми метафорами.

Позади меня раздаются шаги, и я оборачиваюсь. По улице идёт девушка (теперь-то я бы узнал её из тысячи, хотя никогда не признаюсь в этом ей самой). Она выглядит расслабленной и беспечной: подбрасывает в воздух и ловит мешочек, полный звонких монет, заработанных ею сегодня. Видимо, я один беспокоюсь, чтобы эта девушка, идущая с таким видом, будто вся улица принадлежит ей, вернулась целой и невредимой. Она что, не знает, сколько опасностей скрывает темнота? Её не назовёшь крепкой здоровенной девахой, которая сама кому хочешь наваляет, и хотя она всегда при себе носит кинжал и уже доказала, что умеет им пользоваться, я как-то сомневаюсь, что это будет существенной угрозой тому, кто решит напасть со спины и ударить по голове до потери сознания.

— Принц? — удивляется она, подходя ближе. Свет из окон постоялого двора позволяет нам разглядеть друг друга. — Что ты здесь делаешь?

— Ты хоть знаешь, который час?

Замирает.

— Нет.

— Тогда подними глазки к небу! Уже ночь! Ты говорила, что вернёшься на закате, но уже давно стемнело и похолодало! Ты не знаешь, что ли, что происходит с девушками, которые возвращаются поздно ночью в одиночку, звеня деньгами?

И вот она. Её улыбка. Уголки её губ расползаются по лицу, как две маленькие змейки. Мне хорошо знакомо это выражение лица. Оно означает, что она сейчас растерзает меня словесно.

Не могу сказать, что не заслужил этого.

— И поэтому ты всё это время стоял здесь и ждал меня? — спрашивает, чуть ли не мурлыча от удовольствия. Обходит меня по кругу, осматривая своими кошачьими глазами. И этого достаточно, чтобы заставить меня нервничать. — Переживал, значит?

— Нет, — прочищаю горло. Лучше соврать, чем чувствовать себя беззащитным. Хотя, возможно, если бы я признался, сколько нервов она нам вымотала своей задержкой, то безоружной оказалась бы она. — Хасан сказал мне, что не сможет заснуть, пока не убедится, что с тобой всё хорошо, — разворачиваюсь ко входу. — Так что я возвращаюсь внутрь… Сама знаешь, каким невыносимым он бывает, если не выспится…

— Вот как, — и я понимаю, что она видит моё враньё насквозь. И знает, что я знаю, что она знает правду. — А я-то думала показать тебе кое-что интересное в качестве извинений за то, что заставила переживать и дожидаться моего возвращения…. — делает неопределённый жест рукой, словно отмахивается от идеи. — Но если Хасан не может уснуть без меня, то лучше мне пойти успокоить его.

К моему глубочайшему огорчению, она хорошо меня знает и знает, как разбудить во мне любопытство. Конечно же, она понимает, что я не могу устоять перед секретом.

— Что ты хотела показать?

— А ты не заслужил, — усмехается она, скрещивая руки на груди. — Хасан единственный, кто за меня волнуется.

Хасан там уже, наверное, десятый сон видит. Мы оба знаем, что его достаточно укрыть одеялом, и он заснёт где угодно. В ту же секунду. Он как ребёнок.

Хватаю Линн за руку и тяну на себя.

— Но здесь тебя ждал я. Снаружи. Только посмотри, как я замёрз…

Засовываю холодную ладонь в её рукав, и она вскрикивает, отдёргивая руку, но в итоге заливается смехом. В какой момент мы начали все эти игры? Раньше были просто слова и шутки, которые не требовали физического контакта. И хотя дразнить и подкалывать друг друга мы не перестали, мы стали намного ближе в другом плане. Начали прикасаться друг к другу. Она неосознанно, я же, напротив, специально ищу повод. Наши пальцы, наши лица, наши руки. Каждый раз я ощущаю нечто странное, некое волнение, словно открываю что-то новое, неизведанное…

Мне кажется, будто мы разделяем нечто особенное, более интимное, чем с любой другой девушкой из тех, с которыми я спал.

Хоть и понимаю умом, что это чувствую только я.

— Ладно, признаю, — соглашается она. — Но это не значит, что в качестве извинений я должна ещё и согреть тебя.

Смеюсь, чувствуя радостное волнение, будто мне сейчас предстоит развернуть подарок. Не знаю, что она хочет мне показать. Что бы это ни было, уверен, оно того стоит.

Она начинает идти вперёд, жестом показав, чтобы я следовал за ней, но у меня не сразу срабатывает реакция. Через секунду догоняю её и иду рядом.

— Это нельзя заносить внутрь?

— Это не то, что можно забрать себе, хотя мне бы хотелось.

С каждой секундой теряюсь всё больше.

— Хочешь сказать, это что-то живое? — спрашиваю, уже не зная, чего и ждать. Какую-нибудь зверушку? Отражение лунного света на воде или нечто в этом духе? Хор говорящих лягушек?

— А ты у нас не из терпеливых, да? — дразнит она. Как будто в этом есть что-то постыдное.

— Смотря в какой ситуации, — отшучиваюсь я, и по моей улыбочке несложно догадаться, на что я намекаю.

Линн замолкает и опускает голову, но не сбавляет шаг. Мы идём по пустым улицам Найды. Здесь есть небольшой ручей: мы проходим вдоль него, до конца деревни. Я уже потерял счёт времени, а мы всё идём и идём. Я озвучиваю свои догадки о том, что нас может там ожидать, а Линн смеётся над моими самыми бредовыми предположениями. В итоге, спустя целую вечность, мы заходим в небольшую рощицу.