Я знаю всё про позор.

Внезапно что-то сжимает меня — что-то большое и бесконечное, чему я не в силах сопротивляться, даже если бы попыталась. Меня ослепляет яркий свет, я чувствую руки Тила на своих плечах, они притягивают меня к его груди, но мой разум где-то в другом месте. Это намного сильнее, чем я себе представляла. Никакие описания Бел и Тома не сравнятся с тем, как оно на самом деле. Я ничего не вижу, не слышу, не могу говорить. Ветер обдувает меня, и мне хочется закричать, но я не могу. От страха мне становится не по себе, я начинаю бороться, но не с чем. Здесь только яркий свет. Я открываю глаза.

И вижу всё.

Я парю высоко над планетой, но это не тот Антеес, каким я видела его совсем недавно, прыгая с парашютом. Это Антеес, задолго до гравианского вторжения. Здесь нет ни намёка на пребывание людей. Лишь буйная растительность, дикие заросли, древние антейские постройки, часть которых возвышается над водами южного океана, который поглотил их много веков назад, другие оплетены местной флорой, третьи — выделяются из горных склонов. Всё настолько естественное и поразительно красиво. У меня даже не сразу укладывается всё это в голове. Антеес, каким он должен был быть. Антеес, каким он был много лет назад.

— Это был наш дом. Мы никогда ещё не показывали его людям, — говорит Фавре неожиданно мягким, мелодичным голосом. — Таким мы знали Антеес до того, как погрузились в спячку.

— Он прекрасен.

— Ещё как. Но всё изменила наша глупость. Наш позор.

Мы ныряем вниз вместе. Лес тянется высоко, и когда мне уже кажется, что мы разобьёмся, мы влетаем в одни из врат в подземные города. Мы пролетаем через пещеры, которые выглядят обитаемыми. Только не людьми, а древними антейцами. Их хрустальные тела сверкают. Они здесь повсюду, и их так много. Всюду яркий блеск. Из одного длинного пещерного коридора идут разветвления в различные ниши — их покои. Они создали себе дома среди всех этих чудес. Кристаллы сверкают вокруг, заряженные энергией.

Повсюду играет музыка. Она доносится по воздуху, сквозь каменные стены, но главным образом через кристаллы.

А затем мы снова падаем, на нижние уровни, дальше под землю, ближе к центру планеты. Свет всё слабее, музыка всё тише. Лишь тонкая полоса света просачивается сюда. Но здесь, на глубине, в сердце мира, лежит камень. Он всасывает в себя потихоньку силу, энергию, жизнь. Я чувствую, как он раскачивается при нашем приближении, заинтригованный нашим появлением. Оно явно обладает собственным разумом.

И оно голодно.

Некто проходит сквозь нас, и я вспоминаю, что нас на самом деле здесь нет. И камень реагирует вовсе не на нас с Фавре, а на того, кто тайком сюда проник.

— Какая красота, — шепчет голос. — Я слышал твою песнь.

Я знаю, что это было произнесено не на моём языке. И не на каком-либо из известных мне языков. Но даже если я понимаю слова этого молодого антейца, их смысл всё равно ускользает от меня.

«Он был изгоем, бродил по нижним уровням, копал глубже, перебирал камни. О нём все забыли. Но он не забыл. Он обнаружил Каменное сердце, Копариус. Камень почувствовал, что может получить намного больше, чем те крохи, на которых он выживал всё это время. Антеец был ранен, и камень впитал его кровь. А потом захотел ещё».

Голос Фавре звучал нерешительно.

«Этого поступка вы стыдитесь?» — спрашиваю я.

«Это мой предок», — отвечает он. — «Натуэль, древний. Позор нашей семьи. Чудовище».

Он не похож на чудовище. У него вид человека, попавшего в бедственное положение. И Фавре болезненно реагирует на эту сцену. Он не хочет быть здесь. Не хочет рассказывать мне. Я понимаю. Сочувствую ему. Но я никуда не уйду, пока не пойму, что произошло, потому что это мой единственный способ узнать, как спасти Бел.

Если её ещё можно спасти.

Натуэль тянется к камню когтистой лапой, которую он повредил во время раскопок. Копариус поглощает кровь с его чешуи, и свет озаряет Натуэля. Проходит через всё его тело, словно рой светлячков в ночи. Свет заменяет тускнеющие краски, разъедает их, пожирает всего антейца на наших глазах.

«Он выжил», — отвечает Фавре на мой невысказанный вопрос. — «В некотором роде. Мне кажется… Мне хочется думать, что… Натуэль был потерян с самого начала. К тому моменту, как он вышел на свет вместе с камнем, он уже… не был собой».

Пока он говорит, я смотрю на сменяющиеся сцены того, как это было. Натуэль поднимается в город. Он показывает камень остальным. Одни отворачиваются, другие будто бы зачарованы его светом. Этим всепоглощающим светом, который подчиняет всех Натуэлю. Или, скорее, Копариусу.

И многие из них — очень многие — погрузились в глубокий, неестественный сон. Копариус высасывал их энергию, пока они не превращались в камень.

«Приведите мне антейма», — велел Натуэль.

И так началась война.

Я думала, что я видела войну. Как же я ошибалась. Это длилось веками. Сложно сказать, сколько времени прошло в этих видениях. Солнце и луны сменяли друг друга, менялись времена года, а антейцы, чья продолжительность жизни намного больше нашей, всё умирали, и умирали, умирали.

Они разрывали друг друга на части. Ломали крылья прямо в полёте. Истязали, мучали, пытали. Некоторые пытались спасти своих близких из плена, некоторые пытались захватить власть.

Те, кто не погибал в сражениях, умирали во сне.

Копариус не знал ни жалости, ни сострадания. Он посылал своих подданных в бой, а мир трещал по швам. Города разрушались, леса горели, горы разваливались.

В итоге антейцев остались считанные единицы. Копариус контролировал их всех и считал себя победителем.

И тут я увидела Фавре. Не того, который мне это всё показывает. А юного, неопытного, вдвое меньше размером, чем он сейчас. В нём горит ясный голубой свет, он просто малыш, играющий среди руин, хлопая крыльями и размахивая хвостом, как котёнок.

Но ему доверяют. Он потомок Натуэля, и Копариус считает, что это лишь вопрос времени, когда Фавре попадёт под влияние камня, как и все оставшиеся в живых антейцы.

«Это было нашей слабостью», — комментирует Фавре. — «Нашим позором».

«Что вы сделали?»

Он отстраняется от меня, и внезапно это существо, наводящее страх, воин, родившийся тысячи лет назад, снова становится ребёнком.

«Камень был прекрасен. Всегда один, без стражи. Всегда на том же месте, всю мою жизнь, я с рождения знал, что это чистое злое. Я знал это так же, как то, что небо голубое и что я могу летать. Поэтому я взял его. Схватил и закопал глубоко под землёй».

Натуэль — или существо, жившее в его теле, — обезумел от ярости. Он рвал и метал, проходя через остатки Лимасилла, убивая всех на своём пути — своих и чужих. А враги у него всё ещё были — порабощённые, сломленные, их не считали угрозой. Но когда о пропаже Копариуса стало известно, они восстали.

И убили его. Разорвали на части.

Первое время всё было хорошо. Жизнь вернулась на планету. Мир процветал. Шли годы, и о камне не то чтобы забыли, но уничтожили все воспоминания о нём.

Тем не менее, глубоко под землёй, где Фавре похоронил его, камень дотянулся до сети кристаллов, которыми был усеян весь Антеес, и начал всасывать вновь. Ещё более жадно, чем раньше, теперь уже недовольный тем малым, что ему доставалось. Он жаждал мести, власти. И постепенно один за другим антейцы начали погружаться в спячку.

Погибли все, кроме четверых, которые тоже не протянули бы долго, если бы не люди-колонизаторы.

Придя в себя, я чувствую руки Тила, крепко обнимающие меня. Я в его объятьях, прижимаюсь лицом к его груди. Его рубашка влажная, я запоздало понимаю, что плачу.

Я никогда не плачу. Слишком много слёз пролила в детстве. Думала, что больше не осталось.

Мне хотелось, чтобы здесь оказался Зендер. Хотя бы ненадолго. Всё, чего я хочу, это чтобы он был рядом.

— Знаю, — шепчет Тил, и я скорее чувствую его голос вибрациями в груди, к которой прижимаюсь, чем слышу. — Но пока тебе придётся обойтись мной.