Артур Дурия, молодой, красивый мужчина, впервые за двадцать лет приехал, чтобы встретиться со своим отцом. Когда он вошел в вестибюль отеля – широкими шагами, в которых чувствовалась упругость, – праздные глаза поднялись, чтобы оценить его, потому что он был впечатляющей фигурой, полной какого-то мрачного восторга.

Портье поднял глаза со своей обычной улыбкой ожидания; как поживаете, мистер такой-то, и его пальцы потянулись к зеленой авторучке, которая стояла в подставке на столе.

Артур Дурия прочистил горло, но голос его все еще звучал сдавленно и неуверенно. Он сказал клерку:

– Я ищу своего отца, доктора Генри Дурия. Я так понимаю, он зарегистрирован здесь. Он недавно приехал из Парижа.

Клерк опустил взгляд на список имен.

– Доктор Дурья находится в номере 600, шестой этаж. – Он поднял глаза, вопросительно изогнув брови. – Вы тоже остаетесь, сэр, мистер Дурия?

Артур взял ручку и быстро написал свое имя. Не говоря больше ни слова, даже не позаботившись взять ключ и узнать номер своей комнаты, он повернулся и направился к лифтам. Только когда он добрался до апартаментов своего отца на шестом этаже, он издал какой-то слышимый звук, и это был всего лишь вздох, который сорвался с его губ, как молитва.

Мужчина, открывший дверь, был необычайно высок, его стройная фигура была одета в облегающий черный костюм. Он едва осмелился улыбнуться. Его чисто выбритое лицо было бледным, почти мертвенно-бледным на фоне блеска в глазах. Его челюсть отливала голубоватым блеском.

– Артур!

Это слово пронеслось едва слышным шепотом. Казалось, он тихо задыхался, как будто оно снова и снова повторялось на его тонких губах.

Артур Дурия почувствовал, как доброта этих глаз прошла сквозь него, а затем он оказался в объятиях своего отца.

Позже, когда эти двое взрослых мужчин обрели внешнее спокойствие, они закрыли дверь и вошли в гостиную. Старший Дурия протянул портсигар с прекрасными сигарами, и его рука так сильно дрожала, когда он держал спичку, что его сын был вынужден обхватить пламя ладонями. У них обоих были слезы на глазах, но их глаза улыбались.

Генри Дурия положил руку на плечо сына.

– Это самый счастливый день в моей жизни, – сказал он. – Ты никогда не поймешь, как сильно я ждал этого момента.

Артур, глядя в эти глаза, с растущей гордостью осознал, что любил своего отца всю свою жизнь, несмотря ни на что. Он присел на краешек стула.

– Я… я не знаю, как себя вести, – признался он. – Ты удивляешь меня, отец. Ты так отличаешься от того, что я ожидал.

По лицу доктора Дурии пробежала тень.

– А чего ты ожидал, Артур? – быстро спросил он. – Дурной взгляд? Бритая голова и узловатые челюсти?

– Пожалуйста, отец – не надо! – слова Артура оборвались на полуслове. – Я не думаю, что когда-либо действительно представлял тебя. Я знал, что ты будешь замечательным человеком. Но я подумал, что ты будешь выглядеть старше, будешь больше похож на человека, который действительно страдал.

– Я страдал больше, чем смогу когда-либо описать. Но встреча с тобой снова и перспектива провести с тобой всю оставшуюся жизнь с лихвой компенсировали мои печали. Даже за те двадцать лет, что мы были в разлуке, я испытывал ироническую радость, узнавая о твоих успехах в колледже и о твоей американской игре в футбол.

– Значит, ты следил за моей жизнью?

– Да, Артур, я получаю ежемесячные отчеты с тех пор, как ты ушел от меня. Со времени учебы в Париже я был очень близок к тебе, решал твои проблемы, как если бы они были моими собственными. И теперь, когда двадцать лет прошли, запрет, который разделял нас, снят навсегда. Отныне, сынок, мы будем самыми близкими друзьями – если только твоя тетя Сесилия не преуспеет в своей ужасной миссии.

Упоминание этого имени вызвало незнакомый холодок, пробежавший между двумя мужчинами. Это означало что-то в каждом из них, что разъедало их разум, как злокачественная опухоль. Но для младшего Дурии это были напряженные усилия забыть ужасное прошлое, ее имя, как и ее безумие.

У него не было желания продолжать разговор на эту тему, потому что он выдавал внутреннюю слабость, которую он ненавидел. С напускной решимостью и нелепо приподняв брови, он сказал:

– Сесилия мертва, и ее глупое суеверие тоже умерло. С этого момента, папа, мы будем наслаждаться жизнью так, как должны. В этом случае прошлое действительно в прошлом.

Доктор Дурия медленно закрыл глаза, как будто его пронзила острая боль.

– Значит, ты не против? – спросил он. – В тебе нет ненависти твоей тети?

– Против? Ненависть? – Артур громко рассмеялся. – С тех пор как мне исполнилось двенадцать лет, я не верил рассказам Сесилии. Я знал, что эти ужасные вещи невозможны, что они принадлежат к древней категории мифологии и традиции. Как же тогда я могу быть против или ненавидеть тебя? Как я могу что-то сделать, кроме как признать Сесилию такой, какой она была – подлой, разочарованной женщиной, проклятой безумной обидой на тебя и твою семью? Я говорю тебе, папа, что ничто из того, что она когда-либо говорила, не может снова встать между нами.

Генри Дурия кивнул головой. Его губы были плотно сжаты, а мышцы горла сдерживали крик. Тем же мягким тоном защиты он заговорил дальше, сомневаясь в словах.

– Ты так уверен в своем подсознании, Артур? Можешь ли ты быть настолько уверен, что ты свободен от всех подозрений, какими бы смутными они ни были? Разве нет давнего предчувствия – предчувствия, которое предупреждает об опасности?

– Нет, отец, нет! – Артур вскочил на ноги. – Я в это не верю. Я никогда в это не верил. Я знаю, как знал бы любой здравомыслящий человек, что ты не вампир и не убийца. Ты тоже это знаешь; и Сесилия это знала, только она была сумасшедшей. Эта семейная гниль развеяна, отец. Это цивилизованный век. Вера в вампиризм – это чистое безумие. Слишком абсурдно даже думать об этом!

– В тебе есть энтузиазм юности, – сказал его отец довольно усталым голосом. – Но разве ты не слышал легенду?

Артур инстинктивно отступил назад. Он облизнул губы, чтобы они не потрескались от сухости.

– Легенду?

Он произнес это слово в странной тишине с благоговейной мягкостью, как много раз слышал от своей тети Сесилии.

– Эта ужасная легенда, что ты…

– Что я ем своих детей?

– О Боже, отец! – Артур упал на колени, когда крик сорвался с его губ. – Папа, это… это ужасно! Мы должны забыть бред Сесилии.

– Значит, ты поражен? – с горечью спросил доктор Дурия.

– Поражен? Конечно, я взволнован, но только так, как и должен быть при таком обвинении. Говорю тебе, Сесилия была сумасшедшей. Те книги, которые она показывала мне много лет назад, и те народные сказки о вампирах и упырях – они въелись в мой инфантильный разум, как кислота. Они преследовали меня днем и ночью в юности и заставляли ненавидеть тебя сильнее самой смерти. Но во имя Небес, отец, я перерос эти вещи, как перерос свою одежду. Теперь я мужчина, ты это понимаешь? Мужчина, с мужским чувством логики.

– Да, я понимаю. – Генри Дурия бросил сигару в камин и положил руку на плечо сына. – Мы забудем Сесилию, – сказал он. – Как я уже говорил тебе в своем письме, я снял домик в штате Мэн, куда мы можем поехать, чтобы побыть вдвоем до конца лета. Мы займемся рыбалкой, пешим туризмом и, возможно, немного поохотимся. Но сначала, Артур, я должен удостовериться, что ты уверен в себе. Я должен быть уверен, что ты не будешь запирать от меня дверь ночью и спать с заряженным револьвером у локтя. Я должен быть уверен, что ты не боишься поехать туда со мной один и умереть…

Его голос резко оборвался, как будто им овладел вековой страх. Лицо его сына было восковым, на лбу, как жемчужины, выступил пот. Он ничего не сказал, но его глаза были полны вопросов, которые его губы не могли выразить словами. Его собственная рука коснулась руки отца и сжала ее.