Покупаю бутилированную воду и иду к пирсу. Приглядываюсь к катерам и замечаю тот самый, что нашли поутру. Его явно таранили в бочину. Автоматная очередь прошила корму. На поверхности воды вокруг катера тонкая пленка топлива.

Звоню куратору, докладываю новости и вношу предложение:

– Надо арендовать катер и проехать на место потери связи. Фараоны не будут этим заниматься, как я понял, а хозяину – по барабану, раз страховая обязалась покрыть убытки.

Куратор громко сопит в трубку. Решение дается ему с трудом.

– Лады, утром берите подходящую посудину и дуйте по ветру.

В восемь утра мы с оборудованием уже на месте. Сканируем дно и видим на рифе затопленный катер. Связной оказывается опытным дайвером и вызывается проверить. Ныряет и пропадает. Пока жду его, маюсь от борта к борту. Наконец-то он выныривает и, сняв маску, выдает:

– Нашел катер! Правый борт разворочен. В каюте плавают три трупа. В рубке – еще один. На всех надеты маски, похожие на кислородные. Вероятно, на палубу бросили дымовуху или газ. Что будем делать?

– Не нам решать, – тянусь к мобильнику и звоню куратору.

Петрович выслушивает новость про находку, приказывает сделать снимки и вернуться в отель. Битый час мы ищем камеру для подводной съемки и снова отправляемся по последним координатам затонувшего судна. Но нас ждет большой облом. На месте уже стоят два полицейских катера. Мы проплываем мимо, делая вид, что выбираем место для погружения, но нам дают понять, что такое близкое соседство нежелательно. Я даю команду на разворот.

Когда мы подъезжаем к отелю, замечаю, что на стоянке уже маячат знакомые фигуры, и шлепаю к «Инфинити» куратора. Петрович, Авдеев и еще какой-то мужик что-то оживленно обсуждают. Завидев нас, куратор спешит навстречу.

– Все еще хуже, чем мы думали, – с ходу начинает Петрович, вцепляется в мой локоть и тащит меня в сторону. – Алекс заявила, что не помнит ничего, что было после окончания «Протокола-17». То есть после двадцатого мая прошлого года.

Я сажусь на скамью и задумываюсь. Что это означает для Конторы? Алекс не сможет рассказать в деталях, как разоблачила Вернера. Пятнадцать месяцев работы впустую. Начальство не обрадуется.

– Мы вызвали специалиста, работавшего с Алекс перед отправкой в Лондон. Попытаемся вернуть память.

С озадаченным видом к нам подходит Авдеев.

– Меня беспокоит ее амнезия, – говорит нам обоим куратор, потом спрашивает у меня: – Что думаешь?

– Думаю, ранение вышибло Гордееву из легенды. Саша была настолько чуждой Алекс, что сознание не готово открыть пережитое в ее личине. Она же ненавидела и боялась Вернера, а вы заставили ее работать под прикрытием. Двойная нагрузка на психику.

Первая перевязка вызывает шок. Теперь на моем животе два перекрестных шрама, будто ведьму крестом пометили. После перевязки мне дают снотворное и я сплю до утра. Дважды просыпаюсь дезориентированной, кричу от страха, не могу понять, где я и как здесь оказалась.

У моей палаты дежурит новая переводчица. У нее нет бейджика, но при первом же общении она с гордостью представляется: «Маргарита Моретти». Девушка оказывается излишне навязчивой. Почему-то она считает, что дальнейшее общение невозможно, если в красках не рассказать о своей жизни. После ее второго приступа болтливости я боюсь открыть глаза. Кажется, что она за мной наблюдает. Как только я просыпаюсь, она тут же оказывается рядом и вводит меня в курс событий, происходящих не только в больнице, но и за ее пределами. Икар бы меня за это отругал. Сказал, что в такой ситуации я должна впитывать информацию как губка. Ведь не знаешь, когда и что тебе пригодится.

У меня статус местной сенсации. На меня приходят посмотреть медработники и пациенты из других отделений. Подозреваю, что за короткое созерцание моей персоны персонал оттопыривает карманы. Наверное, уже и таксу установили.

То и дело ко мне пробираются журналисты. Последний оказывается таким наглецом, что просит улыбнуться в камеру. Персонал не спешит прогонять нарушителей моего спокойствия. Поэтому после третьего свидания с настырными «ухажерами» я настаиваю на звонке адвокату и излагаю Авдееву свои требования.

Через час к больнице подъезжают два джипа. Из них выходят пять крепких мужчин в костюмах. Они сразу вызывают интерес у журналистов, дежурящих у главного входа. Стоя у окна, Маргарита красноречиво комментирует происходящее, я будто вижу все своими глазами.

Именно моя охрана выясняет, что к палате приставлены двое полицейских, но таких нерадивых, что на пост заявились, только когда по больнице прошел слух о новом режиме содержания Леди Синей Бороды. Моя выходка не осталась безнаказанной. Уже через час по приказу начальства карабинеры надевают на меня наручники. По их словам, с такой охраной мне не составит труда прорваться через полицейское оцепление. Я усмехаюсь. Как наручники помешают телохранителям вывести меня из больницы? Затем меня оповещают, что в больницу едет комиссар, чтобы повторно меня допросить.

Все это время я находилась в информационном вакууме, поэтому требую беседу с адвокатом наедине. Авдеев буквально врывается в палату и бросается ко мне.

– Зиновий, не задавай вопросов. Некогда объяснять. В любой момент нас могут прервать, поэтому просто изложи очередность происходящего.

– Ты вызвала меня вчера ночью через лондонскую адвокатскую контору. Тридцать шесть часов назад с яхты, где вы праздновали с гостями, пропал Эрхард, одиннадцать телохов и твоя помощница Линда Беккер. Тебя нашли без сознания на палубе. Платье в крови, но не твоей. На теле ссадины от падения и следы удушения двухдневной давности. Ничего не пропало. Кредитки, драгоценности и счета в порядке, но на всякий случай заместитель Эрхарда запустил экстренный протокол. Что это, я не знаю, но связано с повышенной безопасностью.

Пока он говорит, на моем лице сменяются десятки выражений эмоциональных реакций, но доминирующие: растерянность, злость и страх. Я ровным счетом ничего не понимаю.

– Все телефоны Эрхарда вне зоны сети. Самолет стоит на частном аэродроме под Римом. Запеленговали сигнал транспорта службы безопасности. Он исходит из швейцарского отеля. Проверили местность. На стоянке отеля стоит джип, зарегистрированный на фирму Вернера. Эрхард там не останавливался, но у отеля есть вертолетная площадка, он вполне мог воспользоваться воздушным транспортом. Кристоф под усиленной охраной в вашем особняке в Хампстеде. Как я понял из телефонных переговоров, в особняк прилетела сама Гертруда, а с ней армия секьюрити.

Я дергаюсь на слове Кристоф. Это единственное, что я поняла из сказанного. Хочу сказать, если с сыном Гертруда, то можно расслабиться. Прабабка обожает Кристофа и позаботится о нем не хуже меня, но ловлю себя на мысли: откуда я это знаю? Что со мной? Ничего не понимаю. Почему в мое сознание прорываются факты, которые мне в принципе должны быть не ведомы. Это фантазии? Я ведь не раз представляла жизнь с Кристофом, понимая, что он неотъемлемая часть Вернеров, и мне придется общаться с этим семейством, хочу я этого или нет.

– Теперь объясни мне, что за ахинею нес переводчик? Мне нужно знать, что ты реально помнишь, чтобы выстроить линию защиты.

– Зиновий… – облизываю пересохшие губы, – последний день в моей памяти – двадцатое мая прошлого года.

Авдеев отстраняется, складывает руки на груди и минуту сидит в задумчивости.

– Я решил, это твоя линия защиты для полиции. Подумал, ты вспомнила то, что могло тебе навредить.

Мотаю головой. Губы дрожат, я готова разрыдаться, но из последних сил сдерживаюсь. Зиновий сжимает мою руку.

– В память прорываются бытовые мелочи, которые не соответствуют моим привычкам, но ничего более.

– Например?

– Меня расчесывала медсестра, и я вспомнила расческу с щетиной. Я никогда такой не пользовалась, а в памяти промелькнула размером с ладонь, вишневого цвета с выжженным клеймом. Мне постоянно хочется поправить кольца на безымянном пальце правой руки. Но я не ношу колец! Я их терпеть не могу! Они мне мешают, кожа преет, блеск металла отвлекает! Еще длина и цвет волос. Я была шатенкой, а теперь блондинка. – Наматываю прядь на палец. – Волосы были в половину короче. Зиновий, что со мной? Куда делся из памяти год и три месяца? Еще полиция. В чем меня обвиняют? Кто и почему на меня покушался?