Что-то щёлкнуло в голове. Будто взведённый курок. Алёна повернулась и пошла к двери. Подошвы кроссовок торопливо и громко стучали по коридору. Лампочка моргнула; Алёна слышала как там, в зале, перевернулся стол, когда Валентин бросился за ней в погоню.

   Девушка остановилась возле входной двери, обитой похожей на дермантин плотью. Спиной она ощущала поток горячего зловонного воздуха, вырывающегося из прошитой капиллярами глотки в кухне. Толстые, длинные листья и плотоядные растения шевелились, пожирая друг друга, сплетаясь корнями, словно пытаясь скрыть следы преступления. Алёна не оборачивалась. Она подняла голову, вперив взгляд в дверной глазок, который оказался выше, чем она ожидала. Сместившись, он посмотрел на неё; волосы зашевелились, касаясь плеч девушки. От них пахло, как ни удивительно, ромашковым шампунем. Покорёженные пальцы, которые Валентин разбил молотком, подёргивались.

   - Привет, средняя сестра, - сказала Алёна, отметив, что голос не дрожит. Она твёрдо знала, что будет дальше. - Открой, я не должна здесь находиться.

   Громкий смех всколыхнул стены. В коридоре стоял, широко расставив ноги, Валентин с Акацией на руках. Живот его колыхался.

   - Ты думаешь, я не пробовал такой фокус прежде? - спросил он, захлёбываясь. - Ничего здесь не боится человеческого голоса, и не в нашей власти командовать порождениями мрака...

   Он замолчал, услышав скрежет. Язычок замка уполз в свою нишу, рука Анны рефлекторно дёрнулась, повторяя движение ручки, когда ту опускают вниз. Пахнуло мусоропроводом, вентиляцией, крысами и голубиным помётом - обычный набор для стылого, сырого подъезда.

   Алёна мягко толкнула дверь и вышла наружу. Валентин тяжело дышал и огромными глазами, в которых появилось человеческое выражение, смотрел на покрытые изморозью перила: кто-то забыл закрыть окно, и пронизанный холодом воздух, как ватага детишек, носился по лестничным пролётам. Эмбрион пускал слюни, лёжа на сгибе его локтя и бессмысленно глядя в потолок.

   - Прошу тебя, - хрипло сказал Валентин. Он хотел протянуть руку и боялся, что дверь может захлопнуться и прищемить пальцы. - Я не смогу выйти, да?

   Алёна покачала головой. Она слышала, как на улице звенел трамвай, как в самом обыкновенном большом городе.

   - Тогда возьми, пожалуйста, её, - очень тихо попросил мужчина. Он отнял от груди младенца и осторожно взвесил его на вытянутых руках. - Я как-нибудь справлюсь. Но это место слишком странное для ребёнка. Пусть она не похожа на куклу, я надеюсь, ей найдётся в большом мире хоть какой-то уголок.

   - Валентин, - сказала Алёна, чувствуя, как отвращение вновь поднимается в ней, чтобы пустить на дно бумажный кораблик материнского инстинкта (ещё некоторое время назад Алёна Хорь не подозревала, что обладает им) и банального сострадания. Острой болью запульсировал живот. - Ты помнишь, кто на самом деле твоя Акация? Квартира не выпустит её тем более.

   - Но ты можешь попробовать, - в глазах мужчины не умирала надежда. Его приоткрытый рот казался на редкость беспомощным и грязным, как у беспризорника. - Возьми её. Я знаю, скорее всего, не сработает, но, как любил говорить мой отец, попытка не пытка, верно? Он нажил на этом целое состояние, грязные деньги, а я от всего отказался. Ну же! Умоляю!

   Колени его дрожали, и Алёна подумала, что мужчина сейчас грохнется в обморок. Заросли на кухне, за его спиной, тревожно зашевелились. Перевела взгляд на младенца. Приступ отвращения не проходил; это касалось не столько внешнего вида девочки, сколько сознания того, чья душа сидит в этом теле. Она как паук в своём коконе, а крошечные, недоразвитые души детей - мухи, из которых он выпил весь сок...

   "Мама ни на минуту не усомнилась в правильности выбранного ей пути, - вдруг вспомнила она. - Какое значение имеет путь, когда ты идёшь лечить милое сердце?".

   Нет, не паук. Просто заблудившееся, сошедшее с ума от любви существо. Разве это преступление? То, что она делала со своими дочерьми - ужасно, но разве не были открыты после завершения игры все карты, разве не увидела она потом, что натворила, и не осознала тяжесть, с которой лёг на плечи груз её прошлых дел? И разве внезапный шанс на спасение не может появиться даже у справедливо обречённых на вечные муки и забвение?

   Руки дрогнули и потянулись вперёд, навстречу уродливым рукам пленника квартиры с не менее уродливым существом на них. На какой-то страшный миг Алёне показалось, что Валентин сейчас схватит её за запястье и втянет внутрь, но тот не пошевелился, только лицо стало ещё более беспомощным и жалким. Зато на кухне проснулось нечто: стены сотряс вопль хищника, у которого из-под носа ускользает добыча. Мелкие зверьки, слепые крысы и зубастые двухголовые ящерицы разбежались по тёмным углам, а цветы, источающие запах тухлого мяса, моментально завяли. С громкими шлепками падали со стен и потолка насекомые, их тушки надувались и лопались.

   В тот момент, когда тельце ребёнка перекочевало из рук в руки, Алёну что-то толкнуло в грудь, и она, упав, покатилась к лестнице, в последний момент ухватившись за прутья перил. Дверь захлопнулась, оборвав все звуки и заглушив торжествующий крик Валентина. Лишь потом, собрав ноющее тело в комок и приняв позу эмбриона, Алёна осознала, что руки пусты, а боль в животе начала стихать.

   Уткнувшись лицом в колени, она зарыдала.

   2.

   Алёна не могла сказать, сколько просидела на бетонном полу. Кажется, она даже проваливалась в сон, будто кто-то, проходя мимо, случайно зацепил ногой провод и выдернул её из розетки. И даже будучи в сознании, женщине удавалось находиться в удивительной гармонии с собой. Всё, что она хотела сейчас, это лежать без движения - всё равно где - и чувствовать заурядность мира. Она знала, что от любой, самой простой фантазии её начнёт тошнить, а потом, чего доброго, вырвет прямо на лестничную площадку, сделав совершенным сходство с пьяной бродяжкой - счастливой пьяной бродяжкой, если уж на то пошло.

   Алёна не пыталась искать Акацию. Знала, что не найдёт - по крайней мере, в том виде, в котором приняла из рук Валентина.

   Но потом холод, онемевшие конечности и, не в последнюю очередь, звук открывающейся двери заставил девушку поднять голову. Она будто увидела себя со стороны, чужими глазами: лежит здесь, как оброненная кем-то вещь, локти испачканы в земле, от одежды несёт потусторонним холодом и болотом... Девушка нашла в себе силы удивиться: что это, кто-то из живущих мышиной жизнью соседей не посмотрел в глазок? Ведь негласные законы, предписывающие остерегаться людей дождя и людей снега, беспокойных бродяг, зрачки которых похожи на тайники, где лежит завёрнутые в газету несколько мучительных секретов, никто не отменял...