Алёна схватилась за голову. Будто в кургане, где испокон веков хоронили самоубийц и сумасшедших, заиграл оркестр.

   Валентин не замечал её состояния. Лицо его треснуло неровной улыбкой, за которой словно плескалась лава.

   - Смотри, правда, она прелесть? - сказал он, показывая на вытянутых руках младенца.

   Пытаясь найти подход к своему новому состоянию, Алёна перевела взгляд с лица Валентина на розовый, подёргивающийся комок. Тело Акации покрыто плёночкой слизи, огромные, как у инопланетянина, глаза, совсем без белков, были пугающе-бессмысленными. Голова напоминала гигантскую фасоль, хилое тело с впалой грудью уступало ей в размерах. Плетевидные отростки там, где должны были быть конечности, сокращались в тон плачу, на шее виднелись маленькие красные чешуйки.

   - Можешь её подержать, - сказал Валентин с (так показалось девушке) плотоядной усмешкой. Словно собирался, пока она будет нянчить младенца, откусить ей голову. Ровная полоска его зубов блестела как лезвие ножа, в уголках рта скопилась грязь. Потом он опустил взгляд и вдруг содрогнулся всем телом:

   - Смотри-ка! Успокоилась. Папаша рядом, и бояться нечего, правда? Никакие чудовища тебя здесь не достанут. Ты ведь сама чудовище, верно? Нашу Акацию боятся все, отсюда и до самой ванной комнаты.

   Поняв, что гостья не собирается брать ребёнка на руки, Валентин сказал:

   - Я носил её к соску несколько часов назад. С некоторых пор часы здесь показывают неверное время, каждый раз разное, так что приходится доверять собственным ощущениям.

   Опустив младенца в импровизированную кроватку, устроенную в кресле из одеял и простыней и напоминающую птичье гнездо, поднял глаза.

   - Время поговорить о деле. Теперь, когда ты познакомилась с Акацией, ты, наверное, понимаешь, что нам с ней нельзя здесь оставаться вечно. У ребёнка есть разные потребности, и квартира скоро не сможет их удовлетворять.

   - Что ты хочешь, чтобы я сделала? - Алёна услышала свой голос словно издалека. Он звучал с надрывом. - Я ничего не могу!

   Она несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь взять себя в руки. Всё вокруг было враждебной средой и атаковало её наспех возведённую защиту... нет, не так. Голова вдруг перестала кружиться. Всё вокруг, казалось, сопело, как голодный дикий зверь, и было агрессивным, как... как желудочный сок, да, но сама Алёна вдруг стала вишнёвой косточкой, которую гораздо проще выплюнуть, чем переварить. Она буквально кожей почувствовала чьё-то сердитое нетерпение: Зачем ты пришла сюда? Мутить воду?

   Оставь в покое мои игрушки!

   Глава 22. Стать кем-то другим.

   1.

   Алёна не удивлялась.

   Она с детства знала, что не всё и не всегда получается, как ты хочешь. Валентина ждали маска грустного мима и табличка на грудь: "Страждущий, которому НЕОБХОДИМО помочь", но, похоже, судьба этих вещей - валяться без дела. С малых ногтей Алёна была знакома с тем, каково это - свалиться с лестницы на полпути к небесам. Синяки давно рассосались, но момент соприкосновения хрупкого, почти птичьего тельца с нераспаханной землёй (рядом мама готовила грядку под огурцы, но Алёну угораздило приземлиться в двух шагах от только что политого, мягкого чернозёма) навсегда впечатался в её сознание.

   То время прошло. Она больше не маленькая девочка. Алёна чувствовала, что старые раны снова болят, но спина осталась прямой. "Я с этим разберусь", - думала она, отдавая себе отчёт, что в первую очередь необходимо разобраться, кто бродил по мокрым тротуарам Кунгельва и кто смотрел её глазами в трамвайные окна. Дурман прошёл. Может, там, в башне, на жёсткой постели она придёт в себя с дурной головой, вновь станет большим уродливым кукушонком, что разевает рот и требует больше, и больше, и больше смысла для своих бредовых идей, но сейчас голова оставалась пугающе-чистой. Алёна Хорь сосредоточилась на Валентине и Акации, отодвинув мысли о муже (много ли несправедливого она наговорила? не поздно ли ещё всё поправить?), о старухе, которую оставила умирать, не вспоминала о пузыре с дурной кровью, который, конечно, никуда не делся. Она знала, что всё это придёт.

   Только не сейчас.

   Сейчас время, как говорят в кино, to face what you dream, столкнуться лицом к лицу с тем, чем она всё это время грезила.

   Алёна взяла себя в руки. Повторила спокойно:

   - Единственное, что я сейчас могу, так это исчезнуть в любую минуту. Вне зависимости от моих или твоих желаний.

   Шея Валентина раздулась, как у жабы.

   - Ты такая же бесполезная, как та, другая женщина. Как и все женщины здесь. Пришла посмеяться, да? Поглазеть на самого неприятного на планете человека, настолько неприятного, что его упрятали в спичечный коробок и зарыли глубоко под землю, - он без всякого пиетета ткнул пальцем в окно. - Я никто, и всегда был никем. Я сломанный человек. Тот, кто с самого начала знал, что он не принесёт никому счастья.

   Алёна не сразу поняла, что под котлом её сердца пляшет пламя. Теперь же вода закипала. Юра бы узнал эту чуть приподнятую верхнюю губу, обнажающую зубы, саркастическую нотку в голосе.

   - Знаешь, на что это похоже? - сказала она. - На крайнюю степень эгоизма. Взять хотя бы то, сколько патетики в твоих речах... сколько "я". Помню, мне показались неприятными все эти пространные рассуждения о прошлом, но даже тогда я искренне тебя жалела. Я думала: "Этот человечек заблудился, да, однако он, кажется, неплохой. Пожалуй, ему не помешало бы немного самоуважения".

   - Пустая трата сил и времени, - сплюнув, заметил Валентин. - За что мне себя уважать? Я всю жизнь жил, забившись в дыру, как крыса. И... даже если всё это вдруг окажется одним длинным, страшным кошмаром, призванным чему-то меня научить, я не собираюсь менять свою жизнь. Мы с ней нашли подход друг к другу.

   - Твоя страсть к чужой жизни, - Алёна провела рукой над заваленным хламом столом, стараясь ничего не коснуться. - Это какая-то разновидность фетишизма?