- Не нужно мне кофе, - сказал Юра. - Мне бы просто с ней поговорить. По поводу мальчика.

   - А, это, - сказал он. - С ним всё будет в порядке. Лизка-то у меня, великая оптимистка. Говорила, что всё наладится. Нам-де просто нужно свыкнуться со сменой обстановки. Она свыклась, мальцу полегче, а я вот заболел. Думал она уйдёт, когда я руки распускать начал, даже специально иногда старался посильнее обидеть, но нет... крепкая она у меня. Бой-баба. А докторишка этот на говно изошёл, когда пытался меня убедить, что она чуйствительная натура.

   Он сплюнул и мрачно взглянул на гостя.

   - Она-де его с частным визитом посещала. Можешь себе такое представить? Чтобы моя жена - да к мозгоправу! Сын-то с бубенчиками в голове, тут уж ничего не поделаешь... Я её достал после этого так, что она мне на ладони осколком разбитой тарелки шрам оставила. Вот, посмотри.

   - Мы не знакомы... - напомнил Юра, но замолчал, увидев, что Иван снова общается со своей бутылкой и вряд ли его слушает.

   Отведя взгляд, Хорь увидел две подушки с засаленными углами. Одна была чуть более грязной, чем другая. Та, что почище, должно быть, принадлежала Лизе. Его жена, наверное, лёгка как пушинка, - подумал Хорь, и только поймав изучающий взгляд Ивана, понял, что произнёс эту фразу вслух.

   - Лёгка? - сказал он. - Пушинка? Нифига себе, пушинка! Килограмм под восемьдесят весу.

   Его возмущение было искренним, но вместе с тем каким-то неестественным. Как игра плохого актёра. В том, что Ваня не был хорошим актёром, Юра был уверен так же, как и в том, что сам он разбирается в геометрии не хуже среднестатистического восьмиклассника. Подушки всё ещё занимали его внимание. Если на левой красовалась огромная вмятина, очевидно, принадлежавшая голове хозяина, на правой явно никто не спал.

   - Как давно она ушла?

   - Чего? - теперь презрение в голосе хозяина мешалось с искренним возмущением. - Лиз, ты слышала? Профессор говорит, что ты ушла... ты у меня жену, что ли, отбить хочешь?

   Юра не хотел. Он уже знал, что, исключая малыша, в доме больше никто не живёт. У него не было фотографической памяти, не было феноменальной внимательности, но и того что есть хватило, чтобы собрать воедино все мелкие детали и сделать выводы. Несколько гнилых яблок на журнальном столе, вокруг которых кружились мухи, одно слегка надкусано. Иван не мог надкусить яблоко, Юра был уверен, что если он и ел их, то съедал целиком, возможно, вместе с огрызками. Как импортная соковыжималка. Место укуса уже в прошлый раз было тёмным, а яблоки высохшими, теперь же они, похоже, стали домом для самых разных насекомых. Стеклянная кружка с нарисованными кроликами, на дне остатки кофе, следы лака для ногтей на ручке. Сотовый телефон на телевизоре - в ярком розовом чехле. Всё это было и в прошлый раз, когда они с Алёной торопливо шествовали через комнату на помощь мальчишке.

   - Вы сами от себя её оттолкнули. Я хоть и не психолог, но работа школьного учителя тоже требует некоторой доли проницательности.

   Хозяин сидел, свесив ладони между колен. Он не отрывал мрачного взгляда от Хоря. Неуютное, скользкое чувство поднималось вверх по пищеводу. Юра постучал себя ладонью по груди.

   - Нет никакой Лизы, - стараясь звучать как можно убедительнее, прибавил он. - Она покинула вас, по меньшей мере, неделю тому назад. Спросите у сына, если не верите. Только, пожалуйста, не орите на него. Уж он-то точно ни в чём не виноват.

   - Я с ним не разговариваю, - процедил Иван. Сквозь застывшую, почти гипсовую маску лица впервые проклюнулась неуверенность. - Хилый больно. Но моя Лизка... она здесь, в соседней комнате. Занимается какой-нибудь работой по дому. Она всегда крутится как волчок.

   Чувствуя, что уже близок к цели, ощущая, как ладони покрываются потом, Юра пошёл на новый виток. Он успел сказать: "Её нет, признайте...", когда дом содрогнулся. Это был мощный одиночный толчок - так живая рыба, которую хозяйка принесла с рынка, бьёт хвостом при прикосновении ножа. Дом содрогнулся от самого фундамента до конька крыши. Стекло пересекла косая трещина, пузырьки с духами упали один на другой. Дверь, которую хозяин затворил за собой, распахнулась. Бутылка опрокинулась, но Ивану было всё равно. Он вскочил и торжествующе расхохотался.

   - Лиза, этот упырь пытался меня убедить, что ты ушла! - сказал он, обратившись к двери. - Но я-то знаю, что ты здесь. Ты всегда рядом, моя ягодка!

   Юра крепко стиснул левой рукой правое запястье, стараясь не позволить всему этому безумию утянуть себя на дно. Повернув голову, он увидел верхнюю ступеньку и деталь какого-то конструктора, красную, как капля крови.

   Ничьё больше присутствие не ощущалось.

   Хозяин вновь сделался серьёзным. Он встал, деловито оправив трусы. Под его ногами, обутыми в дырявые тапочки, хлюпал алкоголь. Запах стал невыносимым.

   - Ты уйдёшь отсюда сейчас же, сам, или я тебя вышвырну.

   Будто решив, что хлипкий очкарик останется жить у него в кладовке, периодически показываясь, чтобы повесить на уши ещё одну безумную теорию, Иван прибавил:

   - Мне следовало голову тебе оторвать за такие шутки, но так уж вышло, что я сегодня в благодушном настроении.

   Уже на крыльце Юра сделал последнюю робкую попытку вернуть внимание отца к насущным проблемам. Лиза могла оставаться видимой только ему одному сколько угодно - клоуны же были реальны. Были реальны и слова, что они говорили мальчишке.

   - Приглядывайте за сыном, пожалуйста...

   Дверь с треском захлопнулась.

   Несколько минут Юра стоял на ступенях, разглядывая передние фары пикапа. Потом заглянул в кабину. На пассажирском сиденье валялись окурки и банки с энергетиком, в ногах - ящик с какими-то инструментами. Дождь молотил по макушке, но Юра не торопился раскрывать зонт, ожидая, пока влага немного причешет путающиеся мысли. Может ли он, зная правду, оставить всё, как есть? Подумать только, люди живут, добровольно заворачиваясь в паутину, превращаясь в пухлый кокон. Кто эти araneae, членистоногие паукообразные, что пируют на чужих костях?