– А чё, мухоморов в лесу до фига, собирай себе, сколько душе угодно. Отравили и все дела! – заявил Никита и вышел из комнаты.

Как только дверь за ним закрылась, крёстная прошептала чуть слышно:

– А что если это правда?

– Глупости! Нашли, кого слушать, Инна Николаевна, – возмутилась я.

– Но не зря же говорят: устами младенца глаголет истина.

Тут кот, дремавший на подоконнике, резко вскочил на лапы и повернул морду к окну. За стеклом мелькнула чья-то тень, и мы как по команде снова уставились на дверь. Я встала и пошла навстречу новому гостю.

В сенях я столкнулась с высоким молодым человеком, одетым в толстый тёмно-коричневый свитер. Такого же роста, как и Эдик, только немного шире в плечах, он и лицом немного походил на Эдика. Я догадалась, что это старший сын Аллы.

– Здрасть! Мать тут у вас шарф забыла, меня вот, стало быть, за ним прислала, – пробасил парень.

Инна Николаевна усадила его за стол и попеняла, что бегает по морозу в одном свитере.

– Так ведь близко ж, я и замёрзнуть бы не успел, – объяснил Степан, но перед ним уже стояла чашка с горячим чаем.

– Выпей-ка горяченького, не то простынешь и заболеешь. Матери теперь и без тебя забот хватает.

Степан оказался таким же любителем сладкого, как и его младший брат. Он неторопливо потягивал обжигающий чай, бросая в рот одну конфету за другой. Крёстная с неподдельным интересом расспрашивала его об учёбе. Парень охотно рассказывал в перерывах между двумя соседними конфетами. По всему было видно, что домой он не слишком торопился. Говорить о смерти генерала все избегали.

Выпив три чашки чая и успешно справившись со сладким, Степан нехотя поднялся, взял с дивана пушистый материн шарф и потащился к двери. Когда за ним закрылась дверь, я вернулась в гостиную и увидела Никиту, застывшего перед большой коробкой, в которой одиноко лежала последняя конфета. Подняв на меня глаза, племянник грустно заметил:

– Прикончил. И как это ему плохо не сделалось?

***

На следующий день мы с Инной Николаевной отправились на похороны. С нами увязался и Никита. Не хотелось брать мальчика на кладбище, но племянник заявил, что это самое подходящее место для прогулок человека, которому на каникулах просто некуда себя деть. Сидеть дома ужасно скучно, а похороны – какое ни на есть развлечение. Оставлять его одного в доме мне, правду говоря, тоже не хотелось.

Мы с Никитой уже сидели в машине, а крёстная всё не появлялась. Наверное, никак не могла закрыть дверь: замок иногда заклинивало, особенно, если закрывали наспех. Наконец Никита не выдержал, вылез и отправился на помощь. Но Инна Николаевна уже и сама спешила к воротам.

А с моей «тойотой» поравнялся незнакомец. Около дома крёстной он замедлил шаг, потом совсем остановился и повернулся к калитке как раз в тот момент, когда Инна Николаевна с Никитой выходили.

Это был мужчина лет пятидесяти, приятный, с открытым взглядом умных серых глаз. Несмотря на мороз, он был без шапки, его тёмные волосы слегка серебрились у висков. Из-под лёгкого чёрного пальто безупречного покроя были видны тщательно отутюженные брюки. Инна Николаевна шагнула к нему навстречу, а он протянул ей руку и произнёс приятным баритоном:

– Утро доброе, Инна Николаевна. Как сегодня ваше здоровье?

– Спасибо, Пётр Алексеевич, уже гораздо лучше. Вы ведь к Орловым?

– Конечно, куда ж ещё в такой день, – как-то совсем печально произнёс мужчина. – Пал Степаныч был моим близким другом, вы ведь знаете. Нужно поддержать его вдову. Вы, как я понял, тоже идёте на кладбище?

– Да, и не одна. Знакомьтесь – Ксения, моя крестница, а мальчик, – и Инна показала на Никиту, крутившегося возле машины, – её племянник.

Я приоткрыла дверцу, улыбнулась и кивнула. Никита буркнул что-то неразборчивое.

– Ужасное несчастье, – пробормотала крёстная, возвращаясь к печальной теме. Пётр Алексеевич молча поклонился и направился к генеральскому дому.

– Он очень дружил с генералом. Бывший военный врач и журналист, – пояснила Инна Николаевна, устраиваясь на заднем сиденье.

Не успели мы проехать и пятидесяти метров, как на тропинке, ведущей к дому, возник Юрик. Парень доложил, что ночевал у родителей, а сегодня специально приехал пораньше, чтобы поспеть на похороны. Ещё добавил, что другом генерала, конечно, не был, но на кладбище решил поехать из-за тётушки: вдруг потребуется какая-то помощь.

Молодой человек плюхнулся рядом с Инной Николаевной, и вместе с ним в салон вплыл запах перегара. Было совершенно очевидно, что ночевал он не у родителей, а где-то совсем в другом месте. Вот только зачем приехал с утра пораньше? Насчет похорон явно врёт. Может, с приятелями повздорил? К родителям в таком виде идти он никогда бы не решился, поэтому приехал сюда и попал как раз на похороны. Я скосила глаза в зеркало: со страдальческим выражением на несвежей и небритой физиономии парень упёрся глазами в окно. Небось, голова у него трещит, и он мечтает оказаться в постели в своей комнате на втором этаже тётушкиного дома. Но, ляпнув неосторожно про похороны, отступить он уже не мог.

Мы остановились рядом с большим, но нескладным генеральским домом. Толпа у ворот собралась внушительная. Люди держались скованно и тихо переговаривались между собой. Из дома вынесли лакированный гроб и погрузили в катафалк. Молчание стало ещё заметнее и лишь изредка нарушалось негромкими распоряжениями, которые отдавал тучный мужчина в шубе. Ни плача, ни причитаний слышно не было.

Среди множества незнакомых лиц я знала только Аллу с сыновьями. Да ещё Петра Алексеевича, с которым только что беседовала крёстная. Он поддерживал под руку молодую женщину в блестящей тёмной шубке. На её светлые волосы был кокетливо наброшен чёрный шарф. Похоже, это и была вдова. Пётр помог ей сесть в автобус, за ними последовали Алла и оба её сынка. Люди торопливо рассаживались по машинам. Катафалк пополз по улице между сугробами, мы двинулись следом. Мои пассажиры молчали.

Отставного генерала провожали с военным оркестром. Когда музыка смолкла, тот самый тучный мужчина, командовавший выносом тела, произнёс речь. Затем его сменил новый оратор. Все они до небес превозносили заслуги Орлова и сожалели, что лишились замечательного товарища, заботливого отца и любящего мужа.

Юрик уже куда-то исчез, и крёстная беспокойно оглядывалась по сторонам. Парень не появлялся, Инна Николаевна перестала крутить головой и уцепилась за мой локоть. Не особенно прислушиваясь к разговорам, я с интересом разглядывала присутствующих, а крёстная тихонько рассказывала, кто есть кто. Родственники генерала топтались рядом с вырытой могилой и откровенно скучали.

– Видишь полную даму в длинной шубе? – шептала крёстная. – Это его первая бывшая жена, Татьяна. Рядом две её дочки. В дублёнке – Рита, а рыженькая в чёрной куртке – Лора, младшая.

Первая жена Орлова, Татьяна Михайловна, была уроженкой уральского села Угрюмовки, того самого, где родился и сам Орлов. По словам Инны, в прошлом она была совершенной красавицей, за ней ухаживали лучшие угрюмовские парни. Теперь в это было трудно поверить: она заметно постарела и расплылась. Замуж второй раз не выходила, хотя поклонники имелись. Вероятно, Татьяна боялась потерять львиную долю содержания, выделяемого на детей. По всему выходило, что эта финансовая помощь была весьма значительной, так как ни одна из дочерей толком нигде не работала, а сама Татьяна уже несколько лет как сидела дома и получала скромную пенсию.

Старшая дочь, Рита, рыхловатая тридцатилетняя девица, лицом удалась в отца, а мозгами в мать. Именно так выразилась Инна Николаевна.

– Лучше бы наоборот, – шепнула она. – Не повезло девочке.

С замужеством не получалось, с карьерой тоже не везло, поэтому Рита стала вечной студенткой. Надо сказать, не слишком старательной. Но нужно ведь было чем-то заниматься девушке, благо средства отца позволяли. Сначала Рита поучилась немного на юриста – не понравилось. Потом получила изрядное количество экономического образования, и вот теперь уже год, как грызёт зачем-то экологические науки.