Лыко в строку
13 – 12.06.2005 – 02:49
to 11: «Как же мог сильный писатель Шолохов передрать «Тихий Дон» у слабенького и серенького Крюкова?» – никак не могу согласиться с подобной оценкой, пусть даже оценку эту дал принстонский профессор. Бастинда, Вы сами-то читали Крюкова? На всякий случай привожу отрывок из его повести «Зыбь»:
«Шарахнулась в сторону от дороги лошадь, пробежала рысью по хлебу и остановилась. А Рванкин всё бежал и кричал:
– Крррау-у-ул!.. Крррау-у-ул!..
Терпуг вдруг растерялся и не знал, куда деваться. Сзади, на кургане, показались казаки. От станицы по дороге виднелись двое верховых. Сел было опять в рожь, но сейчас же сообразил, что теперь это уж ни к чему. Надо было уходить к балке, – больше некуда, – там, в тернах, легче укрыться. Он сперва пошёл шагом. Потом, оглянувшись в сторону всадников, побежал. Ещё раз оглянулся и увидел, что за ним бегут и казаки. Даже Рванкин повернул назад и всё орёт визгливым, отчаянным голосом, только теперь другое что-то – не разберёшь. Терпугу жаль было бросить зипун, который важил и затруднял его. Чтобы выгадать силы и время, он взял самое короткое направление к балке – через стан Василия Губанова. Боялся, что Василий кинется напереём ему, но всё-таки положился на свою силу. Но Василий и его косари не тронулись со своих мест. Лишь остановились и молча смотрят на погоню. И бабы глядят из-под ладоней… А вон один из верховых свернул с дороги и поскакал ему наперерез – это было всего опаснее. Да Рванкин был, очевидно, уже недалеко. Его визгливо-захлебывающийся, охрипший голос слышался в затылке:
– Держи-и!.. Держи-и-и-и!..
Терпуг оглянулся. Оттого ли, что казаки бежали не очень решительно или были они дальше, Рванкин мчался впереди всех и забирал вбок, напереём ему. В руках, должно быть, то самое железное коромысло весов, на которое раньше обратил внимание Терпуг. А вот у него ничего нет, чтобы отбиться… И стало страшно, что не успеет добежать до буерака… Отчаянная мысль вдруг мелькнула у Терпуга: вырвать косу у одного из косарей, глядевших на погоню… Вон она и Ульяна… Глядит удивлённо, испуганно, в руках грабли. Вот и Василий… Смотрит не враждебно, а выжидательно, словно прикидывает: чья возьмёт?
– Вася! Дай косу, ради Христа! – закричал Терпуг на бегу. – Косу дай, я их…
Он раздельно выговорил крепкое ругательство, подбегая к Василию, и, не дожидаясь ответа, ухватился за косьё. Василий испуганно потянул косу к себе и, растерявшись, закричал:
– Уйди! Уйди от греха… ради Христа, уйди!..
– Дай, ради Бога! Дай, я этого мужичишку… Дай, я его!.. – кричал Никишка, ругаясь, весь охваченный яростью и отчаянием. Он силой вырывал косу из рук молодого Губана, но Василий крепко ухватился за косьё обеими руками, и они закрутились волчком, словно забавлялись вперетяжку.
– Держи!.. Держи!.. – слышались голоса казаков.
– Держи-и!.. Ва-ся, дер-жи-и! – задыхаясь и захлебываясь, визгливо хрипел Рванкин, бежавший впереди всех. Он добежал, размахнулся своим коромыслом, но не успел ударить – отскочил в сторону, потому что они кружились и едва не подрезали его косой. Терпуг был сильнее и одолевал. Василий упал уже на колени, но всё ещё не выпускал из рук косья и волочился по земле за своим противником. Рванкин забежал сзади, размахнулся и ударил Терпуга железом в затылок. При этом визгливо рыднул, точно молодой щенок ласково тявкнул:
– Вях-х!..
Терпугу вдруг показалось, что он споткнулся и с шумом покатился по старой крыше своей хаты вниз, а внизу, возле капустного рассадника, кружились и ворковали три голубя. Он ткнулся лицом в землю и сейчас же напряг все силы, чтобы вскочить на ноги, но лишь судорожно подёргал задом и зацарапал землю руками… И ещё два раза размахнулся железом Рванкин, и ударил, ласково рыдая:
– Вях-х!.. йа-а-х!..
Что-то хрустнуло. Кровь показалась над ухом. Терпуг стремглав полетел в бездонный, тёмный погреб, в котором было пусто и немо… И ему уже не было слышно, как Ульяна с истерической злобой закричала, замахиваясь граблями на Рванкина:
– Мужик! Гад!.. На казака смеешь ещё руку поднимать!..»
…Лично мои выводы: в лучшем случае, Шолохов шёл по стопам Фёдора Крюкова. А вероятнее всего, украл «Тихий Дон» и переработал (точнее, «негры» переработали).
Лыко в строку
14 – 12.06.2005 – 02:52
А вот статья о Фёдоре Крюкове:
ОБ ОДНОМ НЕЗАСЛУЖЕННО ЗАБЫТОМ ИМЕНИ
Случилось это в тот далёкий, но памятный год, когда разбитые Красной Армией белоказачьи отряды покидали родные места, отправляясь на чужбину. Горькая судьба ждала их в дальних краях, и в долгие бессонные ночи не раз ещё должны были привидеться казаку до боли родные места. Но всё это придёт к нему позже, а пока Григорий Мелехов, раненый, уставший, потерявший всё самое дорогое, что было у него на свете, слушал знакомую с детства песню о Ермаке – старую, пережившую многие века. Простыми и бесхитростными словами рассказывала песня о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати, ходивших по Дону и Волге на мелких стругах, «щупавших» купцов, бояр и воевод, покорявших далёкую Сибирь. «И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…». Слушал ту песню о Ермаке и казак Глазуновской станицы Фёдор Крюков, волей лихой судьбы оказавшийся в кубанском хуторе. В жарком тифозном бреду, когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывал станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умолял приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду. И, наверное, не напрасно… Вырос в том безвестном хуторе на берегу Егорлыка ещё один могильный холмик, и не до бумаг было станичникам, бежавшим от наступавшей Красной Армии. Бесследно исчезли рукописи, а молва о Крюкове-отступнике в немалой степени способствовала тому, чтобы о нём долгие годы не вспоминали литературоведы и не издавались его книги. Нынешнему поколению читателей почти неизвестно имя Фёдора Дмитриевича Крюкова. Между тем его по праву можно считать одним из крупнейших донских литераторов дореволюционного периода. Побывайте в любой казачьей станице – там и поныне сохранилась память о нём. Известно, что русская критика конца XIX – начала XX веков именовала Крюкова не иначе, как «Глебом Успенским донского казачества». А. М. Горький в статье «О писателях-самоучках» называл Крюкова в числе литераторов, которые «не льстят мужику», советовал учиться у него «как надо писать правду». В. Г. Короленко в августе 1920 года сообщал С. Д. Протопопову: «От Горнфельда получил известие о смерти Ф. Д. Крюкова. Очень жалею об этом человеке. Отличный был человек и даровитый писатель». А вот что писал в статье «Памяти Ф. Д. Крюкова» журнал «Вестник литературы», издававшийся в 1920 году в Петрограде: «Чуткий и внимательный наблюдатель, любящий и насмешливый изобразитель простонародной души и жизни, Ф. Д. принадлежит к тем второстепенным, но подлинным создателям художественного слова, которыми по праву гордится русская литература.
(В. Моложавенко, газета «Молот» (Ростов-на-Дону) от 15 августа 1965 года)
Лыко в строку
15 – 12.06.2005 – 02:56
О Шолохове. Несколько постыдных фактов из его биографии, от которых никуда не уйти:
1) Он весьма активно участвовал в травле Б. Пастернака.
2) В 1965 году он требовал смертной казни для А. Синявского и Ю. Даниэля… Писательница Л. К. Чуковская в своём письме к Шолохову предсказала творческое бесплодие после его выступления на XXIII съезде КПСС (1966) с шельмованием осуждённых за публикацию произведений за рубежом (первый процесс брежневского времени против литераторов) Синявского и Даниэля… Предсказание полностью сбылось.
3) Вот что писал Шолохов в 1967 году в секретариат Союза писателей СССР: «Прочитал Солженицына «Пир победителей» и «В круге первом». Поражает – если так можно сказать – какое-то болезненное бесстыдство автора, указывающего со злостью и остервенением на все ошибки, все промахи, допущенные партией и Советской властью…». «Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна… У меня сложилось впечатление о Солженицыне (в частности, после письма его съезду писателей в мае этого года), что он – душевнобольной человек, страдающей манией величия. Что он, Солженицын, отсидев некогда, не выдержал тяжёлого испытания и свихнулся. Я не психиатр, и не моё дело определять степень поражённости психики Солженицына. Но если это так, человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 37-го года и последующих лет, принесёт огромную опасность всем читателям, и молодым особенно. Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить»…
