Раз медалей пока не давали, в зал я не пошёл, а стал шариться по кулуарам вместе с Ларисой Новосельской. Вскоре мы встретили Ларису Шкатулу, автора бестселлера «Ваш выход, княжна». Мы расцеловались, и Шкатула сказала:

– А давайте как-нибудь у меня дома соберёмся: выпьем, там, шашлычок, то-сё…

– Дык поехали, – согласился я, перетасовывая внутри себя амбивалентные позывы: забухать и вместе с тем не ударить фэйсом в чернозём.

– Не сейчас, – сказала Лариса. – Ты сначала медаль получи.

– Ну, тогда пойдём хоть пивка попьём, – покорно согласился я.

Поскольку библиотечный юбилей не предполагал в обозримое время закончиться, то обе Ларисы – Новосельская и Шкатула – согласились; и мы вывалили на улицу.

Знойное марево висело над сгуртовавшимися в ледащую стаю пятиэтажками. Казалось, ещё градус-другой вверх – и перед нами расхлебенится само адское пекло.

Мы шли, а пива нигде поблизости не вырисовывалось.

Так – рассуждая о печальных судьбах российской словесности в целом и родимой кубанской балачки в частности – мы добрались до ближайшей троллейбусной остановки. Как-то само собой получилось, что ни одна, ни другая Лариса не захотели возвращаться в душный зал: сели в «рогатый» и укатили себе в светлое будущее. А меня ждала медаль, посему я никуда не поехал. Героическим усилием воли отбросил мысли о пиве, матюгая в душе неумолимый детерминизм общественной жизни вкупе с её обсценной социокультурной составляющей в моём лице, и отправился обратным курсом.

***

Пиплиотекарское празднество продолжалось. С официальной частью было покончено, и теперь на сцене плясали длинноногие школьницы – типа самодеятельность (а фигурки так уже вполне ничего себе).

До медалей пока не дошло, поэтому я продолжил свою турбуленцию по кулуарам. Встретил Иру Кирьянову. В мою бытность студентом политеха она публиковала мои вирши в альмаматерной многотиражке. Сейчас Ира – редактор театральной газеты. Я презентовал ей свою книжку. Она презентовала мне свою газету. Я поплыл дальше и встретил Лену Лобанову, автора бестселлера «Соло для колибри». Мы расцеловались и стали вспоминать прошлое. В частности, как мы с ней на моей старой квартире стали бороться по пьяни, и я нечаянно пробил ей голову стулом… Выяснилось, что Лена – член жюри текущего фестиваля. Она сказала, что повесть, принёсшая мне лауреатство, – изрядная блевотина с эстетической точки зрения, поскольку я в ней смакую разные гадости, но литературное зерно присутствует.

– Как бы там ни было, медаль вы мне присудили, – констатировал я необидчиво. – Значит, есть ещё порох в пороховницах, верно?

– Неверно, – Лена печально посмотрела мне в глаза, словно приглашая совместно пригорюниться над моей творческой несостоятельностью.

– Почему?

– Потому что большинством голосов принимали решение. Но я голосовала против.

– Да и ладно, – мне не хотелось спорить. – Жара… Фуршет-то хоть будет после мероприятия?

– Не знаю.

– А может, пока суть да дело, пойдём выпьем пива?

– Потом, – отрезала она. – Сначала получи свою медаль.

Людям не стало бы лучше, если б исполнились все их желания – по крайней мере, так считал Гераклит. Наверняка с тех пор как прозвучало это утверждение, нашлось немало желающих его оспорить. Однако я не в курсе мнений оппонентов эфесского мыслителя; да и к чему загружаться дискурсивными нагромождениями седой старины, если после Гераклита на сей счёт Аристотель подобрал куда более универсальную гному: надежда – это сон наяву.

Впрочем, она меня не оставляла.

Я имею в виду надежду. Которая касалась чего-нибудь прохладительного. Или горячительного. Или – сам не знаю – чего-нибудь ещё разэтакого. Потому что фантазия у меня богатая.

***

Я покурил на ступеньках перед входом в описанный выше просвещённый парадиз. В стёкла моего сознания тепло моросил глуповатый дождик экзистенциально распотрошённого мира, и я никуда не торопился. Однако сигарета подошла к концу – как ей и полагалось, за гораздо меньшее время, нежели требуется для любострастного соединения двух разнополых единиц живой материи – и я, щелчком отбросив окурок в белый свет как в копеечку, вернулся к текущему вектору событий. Ещё немного пошлындрал по наполненному людским чириканьем вестибюлю, сделал со скуки афронт незнакомой девице предложением пойти на пару взорвать «косяк» во дворе, а потом пробрался в зал, уселся рядом с Леной Лобановой в боковом ряду и приготовился терпеливо париться в душном помещении столько, насколько хватит моего терпения.

Прошло пять минут… десять… двадцать… Я парился и парился, ощущая, как накопленный годами кропотливого эпикурейства подкожный жир перетапливается в пот, пропитывает одежду, стекает на стул, а со стула – на пол… пропитывает миазмами воздух… и обволакивает всё окружающее пространство липкой творческой похотью.

От нечего делать в голове возникали разноприятные фантазии. Вот, например, было бы неплохо, если б сейчас в зал впорхнула вереница прекрасных нимф в прозрачных одеяниях, и у каждой в руках был поднос, а на каждом подносе – рюмка холодной водки и солёный огурчик… пусть корнишон, чёрт с ним. И чтобы всем, сидящим в зале, досталось по рюмке и, соответственно, по корнишончику. Впрочем, с учётом изрядного количества дам – пусть будет на выбор: рюмка водки или бокал шампанского. Тогда уж наверняка ни один из присутствующих не откажется от нечаянного угощения. И неплохо, если бы в питьё оказался подмешан какой-нибудь супермощный афродизиак. Тогда, позабыв про ублюотечный юбилей и шолоховские медали, все принялись бы вскакивать, срывать с себя одежды, набрасываться друг на друга и радостно сочленяться соответствующими местами. Жаркая общечеловеческая масса, апофеоз эвдемонизма – любо-дорого представить!

В самом деле, почему нельзя заниматься сексом где придётся? Вот буквально – в первом подвернувшемся месте, где захочется? Хотя бы и в этом зале? Или на улице? Вероятно, с точки зрения закона подобные действия можно расценить как нарушение общественного порядка. Но в чём же, собственно, нарушение-то? Это что – хулиганство? Главное, собакам можно совокупляться на любом газоне, а хомо сапиенсам нельзя; и это у нас – в стране, где ещё живы традиции советского коммунального секса! В конце концов, немалому количеству людей просто некуда пойти. Вот представим себе, что человек шагает по улице – и внезапно захотел поесть. Может ли он потерпеть? Разумеется, может. Но – нет, он не терпит, а сворачивает в кафе и преспокойно набивает себе брюхо там, в общественном месте. Зато если человека потянуло перепихнуться, он должен таиться в своих желаниях, пробираться в укромные места, запираться… С какой стати?

Если, допустим, в парке молодой человек целует девушку – что в этом дурного? Да ничего, нормальное явление. Я бы даже сказал, весьма приятная для глаз картина. Он же её не пинает ногами по лицу и другим местам, а ласкает и целует! А нацеловавшись, они жаждут заняться любовью – тоже закономерный позыв для увлечённых друг другом людей. Но почему они должны прятать от окружающих это вполне естественное и безобидное занятие? Ну и предавались бы амурным утехам на той же самой скамейке, на которой только что целовались – что тут безнравственного? Так нет, обязательно найдутся невостребованные уроды и ханжи, коим чужая любовь застит глаза. Да и наше законодательство на стороне подобных моральных инвалидов. Кому нужно подобное лицемерие? Может, то, что это плохо делать где попало, придумали наши враги, дабы мы не слишком активно размножались?

Впрочем, лично я объяснил бы всё гораздо проще. Мир лишился простодушия глубокой старины; однако по сей день это понятно далеко не всем, оттого непонятливые и сами страдают, и мешают жить другим, тщательно обустраивая где ни попадя бакалды и загогулины противоестественных запретов, от коих в мире не прибавляется ни пользы, ни даже мало-мальски приятных иллюзий. Не прибавляется ничего, кроме напрасного воздержания и скабрезного юмора по данному поводу.