— Это не парень. Это пидор! — вынес наконец вердикт Серый и усугубил следом: — Просто блядина какая-то.
Парень вскинул голову, уставился на него и задумчиво потрогал языком верхнюю губу. Находился он достаточно далеко, чтобы не расслышать Серегино замечание, хотя кто его знает: ляпнуто было весьма громко. Серый слегка смешался и поспешно повернулся к Ленке.
— Давай так! — предложил он почти миролюбиво. — Я тут сам похожу-поброжу и себе подберу что-нибудь.
Сестрица, знавшая его без малого вечность, уставилась на него подозрительно.
— Обещаю, я обязательно куплю себе джинсы и, возможно, даже попробую что-то новое, — медленно и внятно произнес Серый, мечтая только о том, чтобы его наконец оставили в покое.
— Толиком клянись! — потребовала Ленка.
Серый скрипнул зубами и сдался:
— Клянусь!
***
Серый рывком задернул занавеску примерочной и с тоской оглядел три вешалки на крючке. Джинсы он, разумеется, нашел максимально похожие на почившую под напором его задницы пару. Зато две рубашки, которые он придирчиво выбирал целый час, были для него верхом эпатажа. Первая светло-голубая в тонкую синюю полоску. Вторая темно-синяя в голубую полоску. Чтобы решиться на такой смертельный номер, Серый потел в торговом зале минут тридцать, периодически отгоняя вешалкой пресловутого продавца-консультанта. Так что теперь он чувствовал себя героем, модником и законодателем стиля. Осталось только все это быстренько на себя прикинуть. Серый стянул жаркие джинсы через ноги, любимую серую толстовку через голову, отдулся и устало присел на неудобную скамеечку тут же в кабинке. Зеркало отразило его бледноватую в неестественном люминесцентном освещении физиономию. Серый мельком бросил на свое отражение стыдливый взгляд. Не старый, еще тридцати нет, поджарый, не спортивно-прокачанный, а натурально подсушенный жизнью и каждодневным трудом. Руки с мягкой порослью, чайка на груди, стрелка-клин, уходящая в трусы, небритая с утра физиономия. Обычный мужик, не хуже других. И в целом все в этой жизни обычное. Но ведь нормально же все? Так и должно быть.
Он аккуратно пристроил на скамеечке снятую одежду, взялся за новые, негнущиеся джинсы и придирчиво покрутил их в руках. Не серебристый пуховик, конечно, но тоже ничего. Серый при воспоминании о нелепыше с вешалками слегка задумался, как вдруг занавеску отодвинули. Ни с хуя и весьма решительно.
— Занято! — пробасил Серый, рывком снимаясь со скамеечки, на которой сидел. Дернулся и с немым возмущением уставился на давешнее Лихо в пуховике «вырви глаз».
— А… это ты, — протянул нарушитель спокойствия с таким видом, словно это Серый к нему ввалился, а не наоборот. Бросил на Серого острый, нечитаемый взгляд и уже было взялся за занавеску, но обратно ее закрывать не торопился. Потом нахмурился и кинул так, словно оба вели до этого разговор, прервавшийся в самом интересном месте:
— Как ты меня там назвал?
— Что? Когда? Где? — выдал свою перекрученную версию названия популярной телепередачи Серый и прижал к груди ни разу не надеванные джинсы, в принципе уже понимая, что «где» — это в зале магазина, «когда» — буквально минут тридцать назад, а «что» — лишнее по умолчанию, поскольку делать вид, что ничего не было, поздно, а он был не прав. Лихо что-то про себя прикинул, потом решительно протиснулся в кабинку к Серому и решительно задернул за собой занавеску.
— Эй, ты чё? — обалдел Серый и шумно сглотнул. Лихо был дрыщ мелкий и по сути можно было вломить с правой, но стоя в трусах и босиком в кабинке Серый как-то подрастерялся, что ли. Тем более что Лихо ничего такого и не делал. Пока… Просто аккуратно повесил свои вешалки на крючок рядом с одежкой Серого.
— Пидор и блядина? — уточнил он вежливо и вдруг с неожиданной для такого червя силой пришпилил Серого к стене ладонью на кадыке. Перегородка под Серегиной спиной жалобно завибрировала.
— Эй, ты чё там, мужик! — безадресно, но предостерегающе прилетело незамедлительно из соседней кабинки.
Они с Лихо как-то вместе и даже вроде заговорщицки притаились, и тут Лихо взял и притерся интимно. Улыбнулся, гад, нехорошо и облизнулся так, что Серого передернуло. Потом возьми да и шепни почти ласково прямо в губы, щекоча скулу длинными выбеленными прядями:
— А знаешь, ты прав. По всем пунктам, можно сказать. Я именно такой.
И поцеловал.
Мир не обрушился, кстати. И пахло от Лихо непонятно, но приятно. То ли деревом, нагретым на солнце до истекающей смолой коры, то ли травой скошенной и до легкости пуха солнцем высушенной. А вот губы не бабские были. Твердые какие-то губы. И пиздец опытные. Бывшая девушка Серого Маринка так не целовалась никогда. Лихо словно сожрать Серого вознамерился заживо. Да не просто заглотить хотел, а пробовал, как деликатес заморский. Губу языком обводил, жадно вылизывал, смаковал, сука! Аж дыхание сбилось. Как в замедленной съемке Серый слышал, как жадно всасывает Лихо воздух в легкие и как с дрожью рваными толчками выдыхает.
— Сдурел?! — прошипел Серый, отрывая от себя Лихо. — Свалил от меня на хер, а то!
— А то что! — так же отчаянным шепотом поинтересовался Лихо, причем в абсолютно утвердительной, а не вопросительной интонации. То есть ответ вроде как не требовался.
— А то вломлю! — сжал кулаки Серый. Обычно он бил на уровне инстинктов, а тут чот затупил. Потому как Лихо в его мозгу балансировал где-то между бабой и мужиком, а баб Серый не бил. Так что кулаки-то он сжал, а вот бить… не билось.
— Вломишь, сейчас сбегутся все кому не лень! — осклабился Лихо.
Серый похолодел. Умом понимал, что надо отмудохать как следует, до кровавого месива вместо носа, чтобы неповадно было впредь, ведь стыд-совесть же потеряли, но шум-гам неизбежно поднялся бы, и он тут в трусах-носках с присосавшимся педиком в довесок. Эта мысль доводила до злой дрожи в пальцах, которыми он уцепился в ворот чудовищного серебристого пуховика. Лихо же, воспользовавшись его замешательством, присосался как пиявка и не отрываясь цепко-ласково подхватил Серого под яйца.
— П-ш-ш-ш-л-л-л от меня на х-х-х-х-х-р-р-р-р! — зло прошипел Серый, отцепляя Лихо кое-как от себя, а тот, оторвавшись от губ Серого, видать, решил сосредоточить внимание на его причиндалах и как-то ловко перекатил пальцами яйца под мягким трикотажем трусов. Серого аж в копчик прострелило. Лихо хоть и гомик, но мужик же по сути, знал, что и как мацать, чтобы вступило куда надо. А Серому вступило. Хрен знает, что тому было виной, но копошения Лиха в паху бесследно не прошли.
— Как же ты па-а-ахнешь, зараза гомофобная! — вдруг простонал Лихо жалобно. — Обожаю таких, как ты! Сильный, большой, настоящая горилла! — шептал, утыкаясь в шею, и влажно, по-собачьи, приходясь там языком, да так что у Серого что-то тренькнуло в мозгу. И потом не пользовался он одеколоном. Стоял у него на полке Фаренгейт, которым раз в год на праздники он пшикался для торжественности, но так сегодня не торжество. Ну чем он мог пахнуть? Мылом? Потом? Чего это Лихо так возбудился? Но приятно стало. Хоть и сомнительно. Да еще и в совокупности с «гориллой». Типа больше Серого похвалить не за что. Только что «чистенький»?
Тем временем Лихо оторвался на секунду, вывернулся ужом из захвата и снова прилип к Серому, хлопающему глазами. Уже не по-детски запуская одну руку в трусы, а вторую туда же, но с тыла. Стиснул ляжку, огладил член, как ретивого коня. В тесной примерочной резко подскочила температура.
— Да ты… — вдохнул раскаленный воздух Серый, но продолжить не дали.
— Заткнись, идиот! — прошипел Лихо. — А то передумаю!
Вот так лаконично и по делу, восхитился Серый. И не надо часами уламывать Маринку, которая, почуяв его игривое настроение, начинала строить из себя больную на все тело. Да и не было Маринки с полгода уж. А тут лихой пацан только что не тек как сучка при виде его. Обыкновенного такого. Средних лет, среднего достатка и средней внешности. Серого давно так не хотели. Хотя чего уж там. Так Серого не хотели никогда. И это не по-детски заводило.
