– Эй! У вас всё в порядке?
Звуки за дверью стали отчётливее. Влогерша смогла различить женский крик, детский плач, медный звон, божий стон. Дверь приоткрылась, воздух окропился мерным звучанием голоса Джонни Кэша:
Ёр оун пёрсэнл Джизоc
Самуан ту хиар ёр прэрз
Самуан ху кэрз
Ёр оун пёрсэнл Джизоc
Самуан ту хиар ёр прэрз
Самуан ху дэр
Влогерша застыла. Дверь распахнулась настежь. За ней обозначилось безмерное помещение, подсвечиваемое множеством канделябров с истекающими восковыми слезами свечами. На кушетках, беспорядочно заполняющих пространство, корчились женщины в исподнем. Меж их раздвинутых ног зияли карминовые впадины, из которых судорожно выталкивались посиневшие младенцы, распятые на маленьких крестах.
Филин анноун
Энд ёр ол элоун
Флэш энд боун
Бай зэ тэлифоун
Лифт ап зэ рисивер
Айл мейк ю э биливер
Кресты издирали женскую плоть, рты рвались от проклятий, время терзалось секундами. И только свечи безнаказанно плакали.
Тейк сэкэнд бэст
Пут ми ту зэ тэст
Сынз ан ёр чэст
Ю нид ту кэнфэс
Ай уил диливэр
Ю ноу айм э фог
Из темноты выступила кастелянша. В руках она держала проржавевшие каминные щипцы. Она хваталась щипцами за головы младенцев и вырывала их хилые тельца из карминовых впадин. Тот час же ловко выхватывала из кармана замызганного передника необъятные швейные ножницы и грозно клацала, рассекая пуповину.
Рич аут энд тач фейтс
Рич аут энд тач фейтс
Наконец влогерша была обнаружена подслеповатыми глазами кастелянши.
– Вон пошла! Ишь ты! Стоит… глазеет… Работать мешает! А у меня тут дамы, как видишь… Стараются… Богов себе рожают… персональных… Будут на них молиться… Будут им исповедоваться… Будут у них прощения испрашивать… Ну, и к себе тоже уважения истребуют! А как же? Бог ведь тоже человека должен уважать… Дверь, говорят, закрой!.. Сквозняк!
Влогерша отпрянула, громыхнула дверью и кинулась в свою каюту, где свалилась, засыпая в падении, в нежный соус постельного белья.
Выцвет
Бранч устроили в ресторане «La terrasse». Слабые солнечные лучи, вылезающие из прорех в жирном месиве туч, следили за пассажирами сквозь панорамные окна. Степан Стрюцкий угощался почти с самого начала бранча и планировал продержаться до его окончания. Он любил поесть. И выпить. Степан пил сам и угощал Клавдию. Клавдия розовела на глазах и преглупо хихикала.
– Какая вы решительная женщина! Какая вы решительная женщина! – приговаривал Стрюцкий. – И что же вам из Петербурга даже писем писать никто не будет?
– Нет, не будет… Только если подружки… Но они, по-моему, позавидовали сильно моему счастью нечаянному… Ощутимо отдалились от меня за последние недели… А мужья… Трижды я замужем побывала, кстати… Но ни с кем из них у меня жизнь не сложилась, дети не прижились… Ничего. Обойдусь и без писем!
– И то верно! – кивнул Степан, схватил свою тарелку и направился к буфету с холодными закусками. Вернувшись, он поднял рюмку и провозгласил:
– Давайте выпьем за вашу любовь новообретённую и за мой отпуск не проё… не просра… хм… не… упущенный!..
Выпили, Стрюцкий пожевал пекинскую капусту и возмутился:
– Клавдия, а что же это вы всё пьёте по полрюмочки да по полрюмочки! И не закусываете вовсе! Зачем же стесняться?
– Я пью… пью… Изо всех сил пью! И закусываю!..
В ресторан вошёл Иннокентий. Степан закричал и замахал руками:
– Милости просим, дорогой волонтёр! Составьте нам компанию!..
– Благодарю… Но я как-то не рассчитывал на компанию… Хотел сам по себе…
– Что вы… что вы… Не обижайте нас своим отказом! Садитесь! Вместе веселее! Что-то все сегодня припозднились, а? Никого нет… Вы поглядите!
– Так все на завтраке были… Ну, почти все.
– Были? А я что-то поленился к завтраку встать…
– Напрасно, завтрак был превосходен.
– Выпьем?
– Не имею желания.
– Официа-а-ант, – заорал Стрюцкий, – неси ещё одну рюмку!
– Не надо никаких рюмок! Я шёл сюда с намерением выпить эспрессо…
– Перестаньте миндальничать, мой друг! Посмотрите какой сегодня день… Замечательный день!.. А какой воздух, – Степан шумно втянул носом воздух. – Впрочем, здесь он не такой свежий, но вот на палубе… Ах, на палубе!..
– И всё же… Я бы хотел ограничиться эспрессо!
– Ух! Какой вы настырный! Официа-а-ант! Не неси рюмку, неси эспрессо! – проорал Стрюцкий. Иннокентий сел. Клавдия встрепенулась, поправила прическу, заулыбалась и полезла в сумку:
– Я же вам обещала фотографию показать… жениха…
– Угу! – подтвердил Степан Стрюцкий, увлечённый опустошением тарелки.
Принесли эспрессо, Иннокентий принялся болтать ложечкой в чашке. Клавдия извлекла смартфон и довольно скоро нашла фотографию.
– Вот он! Эрих мой… А друзья его зовут Эмин… И мне он наказал себя так звать…
Степан оставил в покое тарелку и схватился за смартфон.
– Хорош… Хорош! А вы что скажете?
Стрюцкий впихнул в руку Иннокентия смартфон, тот нехотя воззрился на экран.
– Хм… По-моему, ваш жених не ариец… В лучшем случае – турок…
– Да что вы такое говорите?! – возмутилась Клавдия, выхватила смартфон и с опаской посмотрела на жениха.
– Вот, посмотрите, тут погрешность в коррекции, – меланхолично произнёс Иннокентий и ткнул пальцем в экран. – Видны края заливки… Из-под белой арийской кожи торчит тёмно-оливковая… Не очень-то ваш благоверный умеет работать в графических редакторах!..
– Да зачем вы такое говорите?! – пуще прежнего вознегодовала Клавдия и разразилась громким плачем. Степан Стрюцкий подсел к ней и взялся гладить по спине.
– Ну что вы… Что вы?! Подумаешь, ореол какой-то оливковый… Да это, может, просто венец безбрачья… временного… высвечивается!.. Или… аура его мерцает… Объектив, вероятно, слишком аурочувствительный случился…
В «La terrasse» вошёл седовласый мужчина в плаще цвета пепла и с зонтом-тростью, остановился, огляделся. Стрюцкий, не прекращая успокоительных поглаживаний, подал голос:
– Доброго дня! А вас мы вчера на капитанском приёме не наблюдали!
Мужчина сделал вид, что не слышит. Степан повысил голос:
– А кто вы будете, добрый человек?
Мужчина проследовал к буфету, заполучил тарелку, наложил на неё горкой кушанья и двинулся к столикам.
– Что же вы не отвечаете? – рассердился Степан Стрюцкий.
– Тимофей Платоныч я… – послышался недовольный ответ.
– Тимофей Платонович, идите к нам!
Седовласый мужчина не отреагировал, проследовал к дальним столикам возле панорамных окон, устроился за одним из них и принялся набивать рот едой. У Стрюцкого устала рука, он прекратил поглаживания и ободряюще заключил:
– Ну вот вы почти и успокоились… Сейчас ещё выпьем и… Давайте, Клавдия, за вас и за вашего арийца!
Клавдия шмыгнула носом:
– Да он во-о-он… И не ариец вовсе… оказывается…
Степан выпил и закусил:
– Ну, это вы бросьте! Ариец, не ариец… Это как посмотреть… Мало ли что там на фотографиях… Да и потом – если хочется человеку называться арийцем, зачем же ему запрещать? Что ж он… виноват?.. Если цветом немного не вышел?!
Клавдия снова заревела.
– Клавдия, дорогая моя, перестаньте кручиниться, опрокиньте в себя уже наконец-то эту рюмочку и улыбнитесь!
Женщина не унималась. Стрюцкий заскучал, но вдруг вспомнил про волонтёра.
– Иннокентий!.. А вы у нас, значит, в концлагерь едете, да?
– Да.
– А вот… когда вы все свои игры в концлагерях сыграете, чем тогда пробавляться станете?
