— Я никуда не спешу, — нагло заявил он. — И не против провести в этом уютном номере еще пару деньков. С тобой, естественно.

— Зато я спешу! У меня работа, и я не хочу быть уволенной из-за твоей прихоти! — дрожа от злости, выпалила Кэрол, теряя остатки хладнокровия и терпения. Ей казалось, что она не выдержит больше ни минуты в его безжалостных объятиях, в которых чувствовала себя вещью, с которой он забавлялся, ни проявляя к ней ни капли уважения, как будто имел купленную им шлюху, с которой мог делать все, что хотел. Его грубоватая страсть была ей отвратительна, его напор молодого и энергичного мужчины, одержимого похотью, обессилил ее и физически и морально, превратившись для нее в настоящую пытку. Она чувствовала себя истерзанной, тело ослабло и ныло от боли и усталости, а его сильные и непрекращающиеся натиски стали причинять ей боль, но он все равно брал ее измученное тело, не веря в ее страдания, и никак не мог насытиться, загораясь страстью от одного взгляда на нее. Кэрол прокляла свою красоту, обрекшую ее на это и подстрекавшую ее мучителя вновь и вновь на нее набрасываться с пугающей ее неистовостью. Он злился на то, что она не отвечает ему взаимностью и страстью, а потом вообще взъярился, когда она стала корчить из себя великомученицу под орудием пытки, уверенный, что она притворяется и хочет его оскорбить и унизить, демонстрируя то, как ей плохо в его объятиях, что он не только не доставляет ей никакого удовольствия, но и причиняет боль. И он ответил ей тем, что тоже попытался унизить своей грубостью и пренебрежением. Но, похоже, он все-таки питал к ней какие-то нежные чувства, время от времени берущие верх над ним, и он с безграничной нежностью, которую можно было бы принять и за любовь, обнимал ее и целовал после безумных любовных поединков на поле боя, в которое они превратили взъерошенную постель и которую два раза пришлось заменить полом, когда они пару раз слетели с кровати во время наиболее яростных схваток. Упав на пол во второй раз, Кэрол больно ударилась и не сдержала слез, побежавших из зажмуренных глаз, но он, не обратив на это внимания, продолжил прерванное неловким падением занятие уже на ковре. Но потом, освободившись на время от страсти, он вытер с ее щек слезы, извинился, осыпал поцелуями ушибленное место и, подняв ее с пола, бережно уложил на кровать. Улегся рядом, прижал ее к груди, зашептал ласковые нежные слова, утешая и успокаивая. А в груди у Кэрол все кипело от ярости и обиды. Она понимала, что если ответит на его страсть или хотя бы сделает вид, удовлетворив его мужское самолюбие, он перестанет себя вести с ней так агрессивно и неуважительно, но она не могла и не хотела это делать, охваченная непримиримой ненавистью. Она терпела и позволяла ему делать с собой все, что он хотел, потому что не видела пока другого выхода, а ужас перед Джеком, достигший предела после того, как тот так безжалостно расправился с Даяной, подавлял в ней все остальное, включая гордость и отвращение. Впрочем, ее отвращение к Кевину было скорее моральным, чем физическим, но этого было более чем достаточно для того, чтобы ее от него отталкивало во всех отношениях. И если когда-то она замечала, что он симпатичный и обаятельный, то теперь ее глаза застила жгучая неприязнь. Она видела только подонка, подлеца, мерзавца и наглеца, воспользовавшегося ситуацией, шантажировавшего ее и принудившего к тому, чего она не хотела, повергнув такому унижению и издевательству. Но в ней было что-то, посильнее страха перед Джеком — это ее материнские чувства, которые ничто не могло сломить, никакие угрозы и запугивания.

— О работе не беспокойся — это я беру на себя. Мы же в командировке, как ни как! Ну, возникли у нас некоторые затруднения, которые нас задержали — Господи, да чего только не бывает, особенно в нашем бизнесе, — успокоил ее он.

— Я должна вернуться к детям! Я просила няню побыть с ними до сегодняшнего вечера, и я должна вернуться! И я вернусь, хочешь ты того или нет! Я не могу бросить детей!

— Детей? — он слегка прищурил голубые глаза, впившись ими в ее лицо, и Кэрол мгновенно раскаялась в том, что так неосторожно проболталась. — Я думал у тебя один сын. Ситуация изменилась?

Кэрол не обратила внимания на насмешку в его голосе. Нет смысла отпираться и скрывать, он все равно узнает, если захочет. А в том, что он захочет, она почему-то даже не сомневалась.

— У меня трое сыновей.

— Трое? Ты шутишь? Когда ты успела?

— Близнецы.

— И сколько им?

— Девять месяцев, если тебя так интересует.

Кевин сделал в уме какие-то подсчеты, и состроил кислую мину.

— А-а, Рэндэловские? — разочаровался он. — Успела подзалететь до смерти, так сказать? И папаша, естественно, не в курсе.

— Нет, папаша не в курсе, — отозвалась холодно Кэрол, нарисовав перед своим мысленным взором образ Рэя и незаметно грустно вздохнув.

— Ну ты даешь, милая! Такая вроде тихая и безобидная с виду, а такое натворила! У Рэндэла трое детей, и жена в придачу, а он об этом даже не знает! Ой, хохма! Молодец, девчонка, храбрости тебе не занимать! Надо же, такое провернуть, и против кого! Против Рэндэла, этого мерзавца, который прихлопнет тебя одной рукой, даже не задумываясь. Не страшно, а?

— Нет, не страшно, — с презрением бросила Кэрол.

— Значит, я могу надеяться на то, что ты со мной по любви и собственной воле? — ухмыляясь, улыбнулся он.

— Я его не боюсь, но это не значит, что я допущу, чтобы он все узнал и вторгся в мою жизнь. А тебе не зазорно шантажом заставлять женщину с тобой спать? Или в твою постель по доброй воле никто не ложится, поэтому ты так поступаешь? Самому-то не противно?

— Не-а. Представь себе, даже приятно. Ох, как приятно! — он подскочил с постели и, поймав девушку, сунул руку под махровый халат и погладил округлую упругую грудь. — Слушай, трое детей, а тело, как у богини… Как тебе удается?

Кэрол лишь фыркнула в ответ и оттолкнула от себя его руку. Потом скинула халат и принялась одеваться, стараясь не обращать внимания на его пристальный жадный взгляд. Он подошел сзади и сжал ладонями ее груди через бюстгальтер, который она успела надеть. Прижавшись к ней, он стал целовать ее плечо и шею.

— Ну, хорошо, мы поедем сегодня, — простонал он. — И я отпущу тебя к твоим детям. Но завтра, прямо с работы, я заберу тебя к себе в гостиницу.

— После работы я забираю Патрика из школы и еду домой, чтобы отпустить няню и самой заняться детьми, — холодно отрезала Кэрол, отстраняясь от него.

— Да к черту этих детей! Мне нет до них дела. Решай свои проблемы, как хочешь, только завтра ты будешь со мной, всю ночь, и послезавтра, и…

— Нет, ночью я буду дома, с детьми! Можешь отправляться к Джеку и рассказать ему обо мне, потому что я не собираюсь жертвовать своими мальчиками ради твоей похоти!

Он вздохнул, задумчиво изучая ее взглядом. Ее решительность была непреклонна.

— Дети, дети! — раздраженно фыркнул он. — И на фига ты их нарожала, только мешаются! Даже на личную жизнь времени нет! Что ж, теперь могу и поверить, что у тебя действительно нет мужика. Но это не дело. Нельзя так. Ладно, не напрягайся, придумаем что-нибудь. Я не позволю, чтобы дети стали нам помехой. Например, если ты не можешь уйти из дома, я сам могу прийти. Слушай, а это идея! Может, мне забрать вещи из гостиницы и переехать к тебе?

Кэрол взвилась, как змея, в которую швырнули палку.

— Ты что, спятил? Да ни за что! Даже не вздумай! У меня уже сын большой, он все понимает! Он не потерпит в доме мужчину. И я не хочу. Как я буду выглядеть в его глазах… Нет, это исключено.

— Господи, да сколько ему там лет-то, сыну твоему? Что он понимает? И вообще, это не его дело. Если он у тебя такой понятливый, то должен уяснить, что у мамы должна быть своя личная жизнь, в которую он не имеет права совать свой нос. Объясни это ему. Дети должны знать свое место.

— Не надо меня учить, как мне воспитывать своих детей! Я сказала нет, значит нет! Ноги твоей не будет в моем доме, ясно? Ну, ты и наглец, Кевин, слов просто нет! Отправляйся в свой дом, к своей жене, и не лезь ко мне, к моим детям, в мой дом!