Постепенно к приготовленному месту казни начинали стягиваться любопытные общинники, которые с интересом разглядывали колоду и постоянно спрашивали у сухопарого воина, что на этом месте должно было произойти. Новость о предстоявшем обезглавливании достаточно быстро облетела все ближайшие дома, и уже через четверть часа толпа выросла до внушительных размеров. Народ неторопливо беседовал, тайком разглядывая своего нового брата, с понурой головой сидевшего поверх колоды.

   Наконец на улице, ведущей от храмовой площади к крепости, послышалось какое-то движение, и в скором времени на мостовую ступила небольшая группа людей, возглавляемых старейшиной. У Саркоза была энергичная прыгающая походка, и, казалось, будто он летел впереди процессии, а меховая накидка на его плечах развевалась тяжелыми волнами. В руках у него был зажат грузный сверток, по очертаниям напоминавший какое-то оружие, и весь взгляд Ашарха в первые секунды был прикован именно к этому предмету. Но, едва он увидел Лантею в окружении конвоя, как все остальные мысли вылетели у профессора из головы.

   Девушка шла, гордо задрав подбородок, и на ее лице читалась уверенность, словно именно ее руки должны были схватиться за оружие палача в скором времени. Четверка воинов в длинных синих гамбезонах, подпоясанных широкими ремнями, к которым крепились ножны гладиусов, вышагивала по разные стороны от пленницы. Они явно были не из отряда капитана Карлая и со своей арестантки не сводили взгляд, будто хрупкая девушка со связанными руками могла что-то противопоставить четырем вооруженным бойцам.

   - А, брат Илват, - окликнул профессора старейшина, как только пробрался сквозь толпу к лобному месту. - Вижу, уже все готово.

   - Да, - сказал Ашарх и поднялся с дубовой колоды.

   - Тогда нам стоит скорее начинать, пока на город не опустились сумерки... Готов ли ты исполнить мою волю и избавиться от своего прошлого навсегда, брат?

   Саркоз практически вплотную подошел к стушевавшемуся преподавателю и вытянул вперед руки, на которых лежал какой-то продолговатый тяжелый предмет, завернутый в холстину. Неуверенно потянув за угол ткани, Аш с внутренним содроганием смотрел, как из складок появилась длинная деревянная ручка топора, которую венчало широкое дугообразное лезвие с наточенной кромкой. Можно было с уверенностью сказать, даже не прикасаясь к стали, что она бы легко разрезала волос.

   - Ты не должен сомневаться, брат Илват, - проговорил старейшина и нахмурил брови.

   Взгляд профессора на секунду замер на уголках губ собеседника, где виднелись еще свежие зеленые разводы сока. Комендант почти все время пребывал под действием растительного наркотика, и Ашарху оставалось только удивляться, как Саркозу еще удавалось сохранять разум достаточно чистым, чтобы управлять целой крепостью и решать важные вопросы. И именно в руках этого человека, не способного перебороть свою пагубную зависимость и постоянно витавшего в иных мирах, сейчас находилась судьба Аша и Лантеи.

   Пора было вернуть себе право на свободу.

   - Я не сомневаюсь.

   Руки профессора решительно скользнули к увесистому топору и приподняли его над холстиной. На изрытом глубокими морщинами лице коменданта промелькнуло нечто похожее на улыбку.

   - Ты будешь достойным братом нашей общины, теперь я ясно вижу это! - хмыкнул Саркоз себе под нос и жестом подозвал воинов, безмолвно стоявших у него за спиной на некотором отдалении. - Ведите сюда девчонку.

   Пленницу подтолкнули в сторону дубовой колоды и, схватив за шею, заставили опуститься на колени прямо на рассыпанный Ашархом песок. Лантея грузно упала грудью на чурбан, не успев даже выдохнуть, и неловко вытянула вперед связанные руки. Ее заставили опустить их до самой земли, и теперь казалось, что приговоренная к смерти неловко обняла колоду. И только от глаз верного спутника не укрылось, как бледные пальцы хетай-ра с наслаждением зарылись в песок.

   - Братья и сестры! - старейшина обратился к народу, внимательно наблюдавшему за всем происходившем на площади. - Как гласит священная книга: "В день раскаяния и очищения пусть каждый обратится внутрь себя и откроет две грани души своей - благость и смирение, ибо только тогда отыщет человек верный путь". В этот светлый праздник, пусть и омраченный гибелью некоторых наших близких, Залмар все же смилостивился над нами, своими верными детьми, и позволил обрести нового брата. И пусть он не заменит всех, трагически погибших под завалами, но для многих станет добрым другом и смиренным братом.

   Профессор ощутил на себе десятки блуждающих взглядов, но сам он был сосредоточен лишь на топоре, который держал в руках, и на напряженной Лантее, лежавшей поверх колоды.

   - Брат Илват пришел к нам издалека и многие годы он терзался невежеством законов самонареченного Пророка, но Залмар в конце концов открыл ему глаза. Бог не оставил его!

   Кто-то в толпе захлопал в ладоши, и еще несколько человек подхватили рукоплескания.

   - Тише, братья и сестры мои! - мгновенно повысил голос Саркоз, и все лишние звуки затихли. - Илват служил псам Владыки, карающему ордену, выслеживающему наших людей веками. Но он не ведал, что творил. И, лишь оказавшись здесь, отрекся от своего помешательства и раскаялся. Он открыл две грани души своей - благость и смирение, как и завещал наш создатель! Сегодня наш новый брат попрощается со своей прошлой жизнью, избавится от рабского клейма Владыки и докажет, что отныне и навеки он будет верен лишь Светочу!

   Старейшина неторопливо приблизился к Лантее и жестко схватил ее за волосы, вынуждая оторвать голову от колоды.

   - Эта девка тоже служила двенадцатому ордену, но в ней не узрел я ни капли смирения. Она не пожелала признать свою вину и лгала мне в лицо, оскорбляя нашу общину ядом своей мерзостной дерзости. Преданным псам карающего ордена положена смерть!

   - Смерть псам! - откликнулась толпа.

   - Смерть Пророку и его шавкам!

   - Залмар покарает отступников!

   Комендант крепости, довольный произведенным эффектом, улыбался, глядя на скандировавшую толпу, жаждавшую крови девушки.

   - Приступай же, брат, - сказал Саркоз и подтолкнул профессора ближе к колоде. - Твое прошлое должно сегодня кануть в небытие.