– Ну ?

– Возьми пласт в нагрузку, сестры Берри, классные тётки! Я тебе за рубль отдам, чтобы назад не везти.

– Че поют ?

– Они на идише поют, знаешь такой язык?

– Не, не знаю.

В голове мелькнуло, на идиш, вот это пруха, будет для Ба подарок, она навряд ли после черты оседлости слышала музыку на родном языке.

– Возьми друг, рубль! Я тебе за «пИнков» уступил.

– Ну давай, тока за 70 копеек заберу, че за язык такой, хоть послушаю.

Я не мог, не блефовать, после «таки» и сестёр Барри, уже никак.

Я нёсся домой, радуясь больше сёстрам, чем «пИнкам».

Еще только рассветало, было часов семь утра. Я повернул ключ в замке, а из кухни уже звучала музыка сковородок и кастрюль.

– Где был в такую рань? – спросила Ба не отрываясь от гусиной шеи, которую она виртуозно фаршировала только ей известной начинкой.

– На базаре, пластинку покупал.

– Ох, мне эти базары музыкальные, как началось во время войны, все по кустам, да по закаулкам, так по сей день и спекули живы. Че купил?

– «Пинков»

– Опять душегуба своего еврейского.

– Ба, а давай я тебе музыку поставлю, тебе понравится.

– Вот тока душегуба не надо, лучше я тебе сама спою.

– Ба, ну не понравится я выключу. Давай?

– Давай уже. Послушаем, шо там он нового придумал.

Я метнулся в зал, открыл крышку старой ламповый "Ригонды", поставил диск и бегом назад в кухню, пока не начала играть.

Я сел напротив Ба, сестры запели.

Купите, койчен , койчен  папиросн

Трукэнэ фун рэгн нит фаргосн

Койфт жэ билик бэнэмонэс

Койфт жэ hот ойф мир рахмонэс

Ратэвэт фун hунгер мих ацинд

(Перевод.

Купите, купите папиросы.

Курят их солдаты и матросы.

Покупайте, пожалейте сироту меня согрейте

Видите, ноги мои боссы.)

Услышав первые слова песни, Ба остановилась. Не отрывая глаз со стола, нож в ее руке замер.Тут и руки затряслись, и Ба села на табурет.

Я начал понимать что немного перебор. Ба смотрела на меня в упор и из с глаз потекли слезы. Берри задушевно продолжали.

– Налей, – выговорила Ба.

Я метнулся к холодильнику.

– Валерьянка у нас в холодильнике?

– Ну, ты  бы сразу и сказала. Я думал водки.

Ба опрокинула рюмку с валерьяной, я побежал и выключил музыку, как бы они еще чего такого не спели.

– Ты где это взял? Арабская твоя морда.

– Ба, да на базаре, тебе купил, в чем проблемы?

– Проблемы?! Не, мне нравится твое «в чем». Проблемы могут быть, потому отдашь мне, я припрячу.

– Ба, не 20 год, всем по барабану, венгерский диск. Все нормально.

И тут понеслось, как всегда.

– У нас в местечке жил аккордеонист, звали его Мойша, или Мишка, хромой был. Он ходил по праздникам и свадьбам со своим аккордеоном.

Эту песню он пел, когда все уже были навеселе.

– Не понял?

– Ну, когда начинались танцы, он играл че-нить веселое, как все говорили, давал гопака .Потом все доходили до цугундера, и намечалась драка. Тогда Мойша затягивал эту песню, каждый куплет он пел на разных языках.

– А на разных зачем?

– Это были тридцатые годы, мы жили в небольшом городе, во дворах жили люди разных национальностей, в основном русские, украинцы, евреи, молдоване. Так вот, Мойша пел на всех языках, и народ успокаивался, уж не знаю, почему она так на них действовала. Но самые задиры были евреи, как напьётся так начинается: «ты меня уважаешь?!» Потом уже тут, в Алма-Ате, сидел на Никольском базаре один безногий, но пел на русском. Ну-ка, еще раз поставь.

Я поставил стрелу на диск.

Ба вернулась к готовке, и уже довольная подпевала.

Купите, койчен , койчен  папиросн

Трукэнэ фун рэгн нит фаргосн

Покупайте пожалейте сироту меня согрейте.

Видите ноги мои босы.

– После войны, я писала тети Бети, и спрашивала за Мойшу. Его угнали в Германию, там и сгинул в газовой камере.  Хороший был парень. Только у этих сестёр текст немного другой.

Из майсов моей бабушки или хлеб.

Моя дочь, которой пять лет, за любое действие всегда требует компенсацию в виде сладкого. Сегодня мы пошли к педиатру и, естественно, после похода к врачу пришлось идти через супермаркет. Пока она вертела шоколадные яйца в огромной коробке, я взял с хлебной полки длинный багет. На улице:

– Па, отломай мне кусочек хлеба.

– Голодная? Сейчас обедать будем.

– Па, ну отломай, быстрого хлеба хочется.

– Почему быстрого?

– Да он как-то быстро съедается.

В начале 80-х годов у нас в Алма-Ате произошло событие, которое было-таки событием. А именно во Дворце спорта проходила международная выставка пекарей хлеба. Итальянцы, японцы, французы и еще пара кап. стран поставили свои хлебопечки и пекли. Для народа это было удивительное событие. Потому как французы пекли багеты и бесплатно раздавали длинные горячие батоны. Очередь стояла с пару километров.

Длинный багет был диковинкой.

Дело было летом, и мы с дружком каким-то образом туда попали. Мы обежали всю выставку, особенно постояли возле японцев, которые готовили пирожные удивительных в то время форм и размеров.

Простояв очередь, мы урвали по паре батонов. Весело жуя и удивляясь новому вкусу хлеба, мы прыгнули в автобус.

– Ба, привет, смотри что я привез! – я схватил батон и, как саблей,  размахивал хлебом.

– Не маши хлебом, положь на стол.

Ба встала над багетом.

– Где ты это взял?

– Выставка Ба, капиталисты хлеб пекут, свой.

Ба взяла багет и взвесила на руке.

– Баловство какое-то, он же ничего не весит, он пустой, только корка.

Ба взяла нож и отпилила край, который половиной рассыпался на крошки в ее руках.

– В войну пекли похожий, много дрожжей, потом желудок болит, и ни намазать на него, и ни помакать. Ерунда. Это не хлеб.

– Ба, а что хлеб?

– Пойди в магазин да посмотри.

– Ба, а то я не ходил.

– Все, иди, я завтра покажу тебе, что такое хлеб.

На этом разговор и закончился.

Ба закрылась на кухне, включила радио.

Через стекло кухонной двери было видно только спину Ба и мучную пыль под ансамбль домбристов.

Вечером я зашел на кухню, на столе стояла огромная кастрюля с тестом, сосульки теста покинули края кастрюли и свисали до стола. Я машинально протянул руку к тесту, чтобы заправить его обратно.

– Не тронь, шлемазел, весь вкус испортишь. Видишь, как дрожи разошлись, получают удовольствие, они сейчас как во дворце. А если ты им дворец сломаешь, то все, хлеб будет не тот.

– Да ладно, Ба, не трогаю.

Наутро я проснулся от запаха горячего хлеба.  Кроме того, жар духовки распространялся по всей квартире, и было душно. Я пришел на кухню. Ба выкладывала горячие прямоугольные буханки на столе.

– Эх, нет форм , приходится на листе  печь. Ну, с одной стороны, это даже хорошо. Умывайся, будем завтракать, пока хлеб горячий.

Умывшись, я налил себе чай и сел перед хлебом. Ба виртуозным движением ножа отрезала ломоть

– А вот сейчас, пока горячий, быстро маслом.

Она взгромоздила на ломоть большой кусок сливочного масла, и он начал медленно таять заполняя все хлебные поры. Вручив кусок мне, стала наблюдать. Я укусил обжигающий хлеб с маслом. «Рот обрадовался», такого густого хлеба я не ел никогда.

– Ба, очень вкусный, но очень плотный, несмогу доесть. И зачем так много напекла, зачерствеет?

Ба пододвинула один каравай на центр стола и со всей силы надавила на центр булки. Получилась воронка, Ба резко убрала пальцы.

– Смори!

Центр хлеба медленно начал возвращаться в исходное положение.