Из майсов моей бабушки, или это мне приснилось.

Знаете запах старых Алма-Атинских подъездов? Да, тех подъездов кирпичных домов, которые были построены в 40-50 г .

Вспомните, старая метлахская плитка, кованые перила, окрашенные ядовито- зелёной краской , мягкие двери, обитые черным дерматином.

И запах, который родной и близкий. Заходишь, закрываешь глаза и вдыхаешь, вдыхаешь…

Я не могу по сей день определить, чем это пахло, смесь дермантина, ванили и сигарет, которые тогда еще делали из табака.

Я в таком вырос, думаю, и многие из вас тоже.

Открываешь дверь дома, не квартиры, а именно дома в духовном его понимании.

Вешалка с занавеской, видно кухню, где Ба катает лапшу, тогда лапшу катали, и называлась она домашней.

Пододвигаешь табуретку ближе к столу , садишься и смотришь на руки родного человека.

–Ты думаешь, я тебя не вижу, – вдруг говорит Ба, – опять обувь за тряпкой снял. Как живёшь, внук? Много лет прошло, и на кладбище ко мне редко приходишь, а я же тебя жду !

– Прости, родная, я теперь далеко живу, в Москве, уже даже в другой стране, потому редко к тебе заезжаю.

Жизнь поменялась, но стараюсь жить по совести, зла не делать, да детей растить.

Правнуков у тебя теперь много, все хорошие люди.

–Да, знаю про тебя все, ты, засранец, зачем в банке деньги в рост брал? Шлемазел.

– Ба, это кредит называется.

– Кредит смердит, больше не бери , а то мне тут пришлось подсуетиться в нашем департаменте, чтобы ты в дерьмо не вляпался, в следующий раз не бери.

– Спасибо, постараюсь.

– От жены ушел, а я тебе говорила не торопись.

– Устал, ушел. Не ворчи, Ба, я так по тебе скучаю.

– Старший у тебя совсем худой , скажи жене, чтобы пихала в него, как я в тебя.

–Скажу.

За окном простучал по рельсам трамвай, посуда в буфете звякнула до боли знакомым звяком.

Ба достала эмалированной поднос с отбитым краем и разложила лапшу для просушки .

–Ты есть-то будешь ?

– Сыт я, Ба, спасибо.

Ба вытерла руки об передник, села на табурет.

–Тут такое дело, внук, встретила я тут давеча папашку твоего покойного, мучается он там от грехов своих, просил если ты зайдёшь передать, что просит он у тебя прощения, за то что бросил вас, да и не помогал. Что передать ему?

– Да простил я его Ба, и зла не держу, так и передай, пусть упокоится с миром.

– Ну, вот и славненько, ну вот и хорошо , а то что-то я сильно переживала за это дело.

– Наверное, пойду я, Ба, зайду еще как-нибудь.

– Давай , в следующий раз на кладбище ко мне пойдешь, прихвати сигареты.

– Ба, так ты же не куришь.

– Не курила , здоровье берегла, а хотелось. Тут рай, все есть, а закурить хочется, да и какое тут здоровье.

– Захвачу, конечно.

– Ну не горюй , я тут тебя прикрою, если что.

– Спасибо, Ба .

Запах подъезда растворился, открываешь глаза и голос:«Следующая станция Тушинская».

Из майсов моей бабушки, или Штирлиц шел по коридору Гестапо.

Вчера спросил маму:

– Ма, вспомни че-нить смешного из майсов Ба?

– А напиши как она кино смотрела!

Тут у меня мозг взорвался от нахлынувших воспоминаний, поехали.

Ба любила комментировать вслух фильмы, примерно как Светлаков из камеди.

И, думаю, что равных ей в этом до сих пор нет.

Фильм «Семнадцать мгновений весны» она просто обожала, как только из ящика раздавалось: «Не думай о секундах с высока, тудууууу, наступит времяяя, сам поймешь, наверноееее, туду…», Ба уже бросала все, даже меня, и усаживалась в кресло перед телевизором. Не думаю, что она разбиралась в хитросплетении интриг немецкой разведки, ее забавляло другое, или наличие статных мужчин в одном кадре, или закат третьего рейха, но смотрела она этот фильм с самозабвением.

Голос диктора: «Штирлиц шел по коридору гестапо»

– Не, ну ты посмотри как он идет! На месте Мюллера я бы его уже посадила в камеру! – восклицала Ба.

– За что, Ба?

– У нас в доме на Мира -Комсомольской жил КГБшник, он тоже так ходил, у него на лбу было написанно, что он чекист.

Голос Мюллера (Актер Броневой):

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!

– Вот я не пойму, как можно еврею играть фашиста? – указывала Ба рукой в сторону Мюллера. – Сними у него с рукава повязку с крестом, надень шляпу, и что мы увидим?

– Что, Ба?

– Раввина из нашей синагоги на Ташкенской! У него акцент!

– Ба, да не слышу я у него акцента.

– А я тебе говорю, что у него акцент и такой акцент никакой Станиславский не уберет, хотя Станиславский тоже был еврей.

Голос диктора:

– Пастор Шлаг (актер Ростислав Плятт) открыл дверь костела.

– О, еще один шлемазел! Нет, это не кино про гестапо, это синагога на вечерней молитве, ты посмотри, у него на лице вся боль евреев, какой он пастор?

Встреча жены Штрилица со Штирлицем в кафе «Элефант».

– Она смотрит, не, ты посмотри, приехала и смотрит, – ревновала Ба. – Милочка, чтобы у меня был муж Тихонов, я бы сама в гестапо ушла, а она смотрит!

Сцена, где радистка Кэт с двумя малышами выбирается из канализационной шахты.

– Вот в каком КГБ ее учили? Возьми положи детей, открой люк, и по одному их вытащи. Не, ну посмотри, дурааааа, у тебя дети на руках, головой соображай! – кричала Ба в телевизор.

Шли титры, голос за кадром пел: «…облаком, сизым облаком, ты полети к родному дому.....»

Ба шла на кухню и тут было пророчество:

– Еще этот поет, скоро без него ни одной мишпухи не состоится!

«…отсюдаааа к родному домууууу…» пел Кобзон.

Из майсов моей бабушки, или просто несмешная зарисовка.

У Ба не было подружек, во всяком случае я этого не помню. Но в нашем дворе жила соседка Апа, казашка достаточно преклонного возраста. Апашка ходила в мягких сапогах с казахским орнаментом и галошах, на ней всегда было белоснежное платье, поверх которого она носила черный расшитый бархатный жилет с огромной серебряной пряжкой в национальном стиле. Такие Апашки уже, наверное, редкость. Так каждый день они с Ба выходили перед обедом помолчать на лавочке. Это длилось пару лет. Апашка плохо говорила по-русски, но все понимала. Как-то у них получалось в одно время выходить во двор. Ба спрашивала:

– Как ваше здоровье?

– Жаксы, – отвечала Апа.

– Мое тоже, слава Богу.

На этом разговор заканчивался, дальше они сидели и молчали. Картина была фундаментальная, я только сейчас это понимаю. Две пожилые женщины сидели и многозначительно молчали. О чем они молчали, одному Богу известно, да и знали они друг о друге, наверное, все. Те же трудные годы, те же мужья, погибшие на фронте, все одинаково, и горе, наверное, одно на двоих.

В один прекрасный день Апашка не вышла помолчать. Ба начала волноваться, и волнение ее нарастало.

– Ба, да сходи ты уже, узнай, – говорил я, – может приболела, может еще что…

И она пошла. Придя домой, она как-то с горечью сказала, что родственники увезли ее в аул.

Больше Ба я на лавочке у подъезда не видел ни разу.

Из майсов моей бабушки, или Лидочка.