Если только он исчез по собственной воле.

Женщины в трамвае иногда переглядывались, переговаривались. Все реплики в конечном итоге сводились к вопросу: что за хрень?

Я заткнула уши наушниками. Якобы слушаю книгу или музыку. Закрыла глаза. Будто это могло удержать мысли! Бесполезно. Они летали, мелькали. Не мысли даже. Обрывки, взметенные ветром. Полный хаос.

Что, если Томми прав – в самом прямом, буквальном смысле?

Геракл, конечно, крыса, но не с потолка же и он это взял: убийство.

И при чем тут исчезновение кролика? Связаны ли эти события?

Дыру в сетке проделал тот, кто убил Грету? И тот же человек забрал камеру? Но зачем?

Или же никто ее не убивал. Просто, когда известный человек умирает внезапно, каждому есть что сказать.

Я набрала Лену. Телефон гудел, гудел. А потом Лена сбросила мой звонок. Что бы там ни происходило, ей было не до меня.

Открыла регистр. GPS-данные с чипа в ухе кролика не изменились. Розовый круг по-прежнему включал дом и сад Греты, захватывал прилегающие участки соседей.

Это как раз нормально. Мир глазами кролика, как правило, невелик и понятен. Кролики – оседлые животные. Их активная территория не превышает двух гектаров. Это у диких кроликов. У кролика-компаньона она равна вольеру, который должен быть не меньше полгектара. Иначе держать кролика-компаньона не разрешит служба опеки. У Греты и Айны – большой сад. Все-таки Грета – министр, а Айна – футбольная звезда.

Допустим, кролик, измученный стрессом в доме, голодом и жаждой, удрал в проделанную человеком (не будем пока касаться вопроса зачем) дыру. Но далеко он не смылся. Кролики не удирают далеко. И этот демонстрировал нормальное поведение.

Я глянула сначала на экран телефона. Лена не перезвонила. Не прислала сообщение. Потом позвонила себе в контору:

– Бера, а очередь на Милочку большая?

– Сейчас посмотрим.

Милочка – бигль, натасканный на поиск пропавших животных. Живых. Пока еще можно надеяться на лучшее.

– Тебе куда?

– Район Арбата.

– Завтра только если.

– А сегодня никак?

– Лапушка зато свободен.

Это такой наш внутренний черный юмор. Лапушка натаскан искать мертвых.

– Нет, – вздохнула я. – Все не так плохо.

– Отыщется. Апрель ведь. Куча компаньонов в это время года удирает искать любовь.

Я поблагодарила Беру и нажала отбой.

Допустим, и кролика позвали в путь гормоны. Но камеру уж точно не он с собой прихватил. Тот, кто разрезал сетку? Запись, которая пропала вместе с камерой, сделана в течение вечера и ночи. В нормальной ситуации кролики ночью спят.

В нормальной.

Значит, на записи – не мирно спящее животное. Но тогда что?

У меня не было даже гипотезы.

Пассажирки входили и выходили. Казалось, одни и те же женщины делают такое странное упражнение: вышли, постояли снаружи, зашли, постояли в трамвае, опять вышли, снова зашли.

Голова у меня слегка плыла.

Когда на табло зажглось название остановки «Старый стадион», ясно мне было только одно: я горячо желаю вернуться в понедельник. В свою привычную жизнь. Понятную, удобную. Меня глодало чувство, что я ввязываюсь в какую-то мутную историю и очень потом об этом пожалею.

– Выходите? – спросила женщина сзади.

Я очнулась и ступила на тротуар.

Двери тихо зашипели. Трамвай отошел.

Странно признаться, но в Тушине я ни разу не бывала. Вот так можно всю жизнь прожить в Москве и толком не знать ничего, кроме своего района и центра. Тушино – один из многих московских районов, название которого мне ничего не говорило. Да и облик тоже ничего не сказал. Такие же реконструированные высокие дома, такие же таунхаусы с крохотными садиками и батутами для детей. Такие же чистые уютные улицы. Сквозь ветки, пока еще голые, синели солнечные батареи крыш. Как везде. Разве что таунхаусов побольше, чем в центре: здесь земля намного дешевле.

Сверяться с картой в телефоне мне не требовалось, стадион, где Айна назначила мне встречу, я увидела сразу. Красно-белую полусферу, как бы составленную из ячеек-сот солнечных батарей в цветах «Артемиды»: белых и красных. Стадионные прожекторы на длинных шеях были похожи на доисторических ящеров, собравшихся вокруг поверженной добычи.

Курс на купол.

Короткая прогулка помогла мыслям улечься. Я больше не думала ни об Ангеле, ни о Томми, ни о Геракле, ни о себе и своих чувствах. Голова сделалась пустой и ясной. Я была готова вбирать, замечать, улавливать. Готова делать свою работу.

Когда не знаешь, что делать, просто следуй стандартному протоколу.

Сунула в сканер на входе свое служебное удостоверение с магнитным штрих-кодом по краю. Полицейское удостоверение со штрих-кодом категории В открывает почти любую дверь в общественном месте.

Прозрачные воротца из сверхпрочного пластика распахнулись.

Я наткнулась на лицо Айны, как на холодную глухую стену.

– Еще минута, и я бы вас не стала ждать.

Я кивнула:

– Понимаю. Мне не представить, что вы чувствуете. Спасибо, что не отказались со мной поговорить.

– А вы из тех, кто любит животных больше, чем людей, – с вызовом бросила Айна.

Я не поддалась. Ответила вежливо:

– Я из тех, кто считает, что если вмешиваешься в жизнь живого существа, то несешь за него ответственность. Не важно, человек это, животное или насекомое.

Лицо Айны чуть смягчилось.

– Идемте, – мотнула она головой.

Я шла за ней по коридору. Смотрела на ее широкие плечи, на сильную шею. На блестящий хвост волос, стянутый самой простой резинкой.

Непроницаемая.

Айна толкнула дверь в раздевалку. Кинула сумку на скамью.

– Говорите. Пока я переодеваюсь, – и стащила через голову свитер.

– Как вы себя чувствуете?

Она замерла, посмотрела на меня поверх свернутого свитера. Узкие глаза – как две прорези в маске.

– Вы про меня пришли говорить? Или про кролика?

– Извините, у меня чудовищная работа. Вламываюсь к родственникам в их горе… Поверьте, мне самой не по душе это. Но…

– Ладно. – Айна скрылась за дверцей шкафчика. – Работа есть работа.

– Кто занимался кроликом?

– В каком смысле?

– Чьей обязанностью было его кормить, поить, убирать в клетке?

– Все понемногу. Кто первый вспомнит… – Она осеклась. – Простите, знаю, как это звучит: завели и забыли. Но мы все помнили… Если не считать того утра.

– Прекрасно понимаю.

– Да? – зло переспросила она.

– Простите… А вы видели, что написал Геракл?

– Не знаю, что он имеет в виду. И при чем здесь кролик?

– Пропала видеокамера из его клетки.

– Думаете, я ее взяла?

– Кому нужна зоокамера? Да еще с ночной записью?

– Мало ли. Идет предвыборная кампания. Никогда не знаешь, кому что придет в голову. Они там все не скупятся на выдумки.

– Вы довольно безжалостны к своей…

– Вовсе нет. Я к ней справедлива. Политика – такая же работа, как любая другая. Везде соперничество. Везде свои запрещенные приемы. Игра рукой. Удары исподтишка.

– Как в футболе?

– Как в футболе. Мы получаем желтые карточки, мы получаем красные карточки. Нас удаляют с поля. Но мы все равно пользуемся запрещенными приемами.

– Понимаю.

Айна спросила, не глядя:

– А вы ему поверили?

– Моя работа – расследовать преступления против животных. А не убийства.

Айна задержала на мне взгляд:

– Видите, как легко. Пустил сплетню. А жертва пусть отмывается, как хочет.

– Для меня это дело о кролике.

Айна покачала головой, толстый черный хвост хлестнул из стороны в сторону. Мне не понравилось, что она переводит разговор на мое личное отношение к трагедии. Я заговорила нарочито нейтральным голосом:

– Как бы вы описали свое эмоциональное состояние в дни до… до происшествия? С кроликом.

– А при чем здесь я?

– Я следую стандартной процедуре. Животное, судя по всему, испытывало стресс. Не чувствовало себя в безопасности.

Над дверцей взметнулись голые мускулистые руки – мелькнуло и опало что-то красное.