– Только не переусердствуйте с тортом, девчата! Не хочу, чтобы из-за меня вы потеряли баллы. Лучше поделитесь со своими конкубинами, учителями, рабочими и уборщиками. Им терять нечего, кроме собственных цепей, верно?

«Ничего себе, – подумала я. – Как ему позволяют все вот это говорить?»

– Не забывайте о тех, кому не так сладко живется, как нам с вами! И до скорой встречи, лапушки мои! Сладких снов!

Вот он, типичный Марк, большое гастрономическое сердце. Вроде все шутки и веселье, но никогда не забудет аккуратно ввернуть что-нибудь про права мужчин. Я, конечно, отнесу завтра кусок мандаринового торта Лео. Уборщика у нас нет – дорого, хлопотно, чужой человек в доме, надо оборудовать дезинфектор и все такое. Справляемся сами. А учителя заведем, когда появится дочка. Теперь неясно когда. Я вдруг представила, что нашим учителем мог бы стать Томми, и я бы видела его каждый день. Такой вечный апрель. Вечная весна, как у Огюста Родена.

Интересно, радовало бы это меня – или выбивало бы из колеи?

Я, как могла, ликвидировала кухонный пейзаж после битвы, достала гостевые тарелки и приборы, свернула льняные салфетки. Я разливала по кувшинам клюквенный и облепиховый морс, когда зазвенел звонок, Ника метнулась в прихожую, и оттуда донеслись обычные в таких случаях возгласы и звуки поцелуев.

Вера и Маша вошли, я тоже издала положенные возгласы, поцеловала каждую, ощутила на щеках сухие губы Маши и жирно накрашенные – Веры.

– Проходите. – Ника широким жестом обвела стол. – Надеюсь, все голодные.

Я уж точно.

Поймала себя на том, что – то ли от голода, то ли от усталости – взгляд у меня стекленеет, реплики становятся все более редкими, а общий разговор сливается в какой-то неразличимый звон, так что мне все труднее имитировать интерес.

К счастью, им было не до меня.

Говорили о театре. Вера любой разговор умеет перевести на театр. А оттуда – и на себя, любимую.

– А как пьеса называется, ты сказала?

– «Трамвай „Желание“». Играю Бланш Дюбуа.

– Это же женская роль? Мы ее в школе проходили – классическая пьеса про мужское скотское эго, которое раздавило хрупкую женщину.

– У нас будет по-другому – современная трактовка. У нас Бланш будет мужчиной. Уверена, что Теннесси Уильямс так бы и написал, если б мог. Все сразу встает на свои места. Бланш на самом деле тянет к Стенли, его к ней, а Стеллу к нему – и никто не счастлив.

Вера – школьная подруга Ники, ее первая любовь, первая страсть, первый секс. Я знаю, как они впервые поцеловались в школьной раздевалке перед уроком физкультуры, как обе в знак близости покрасили волосы в розовый цвет, как мечтали стать актрисами, сниматься в телесериалах, ездить каждый год на море, родить двух девочек. В итоге у Веры получилось все, а у Ники – ничего. К тому же Нике досталась я, которая не умеет сделать ее счастливой.

Правда, телезвездой Вера не стала, но зато играет в театре классической пьесы, где получила статус национального таланта. Это значит, что стабильный пожизненный доход и высокая пенсия ей обеспечены. Темперамент у Веры артистический, но голова на месте: в партнерши Вера выбрала уравновешенную Машу – успешного математика, полную противоположность Нике. У них две девочки-двойняшки. Они уже четыре раза съездили в отпуск на Лазурный Берег и в Испанию, а потом бесконечно терзали нас солнечными видео на морском берегу. Как только им удалось набрать столько карбоновых миль? Мы и на Крым еще ни разу не набрали… Впрочем, в их семье – две хорошие зарплаты. А у нас – моя да базовый доход Ники. Иногда я тоже бываю мелочной и завистливой.

Впрочем, нет, я не завидую. Ни Вера, ни Маша с их требовательностью ко всему – людям, отпуску, еде, одежде – не позволили бы мне оставаться самой собой, слегка занудной, слегка скучной, не слишком талантливой. А Ника позволяет. Так что чего уж…

– Опять любовь мужиков и к мужикам? И не надоело всем ходить на пьесы, которые давно не имеют никакого отношения к реальности? Какой-то театр кабуки или китайская опера… – Нике непременно надо было принизить любые достижения Веры. Или хотя бы сделать вид, что ей наплевать.

– На кабуки и на китайскую оперу до сих пор ходят в Японии и Китае, – примирительно сказала Маша. – Конечно, теперь, когда женщины играют, это не то.

– А балет?

– Любая физически сильная женщина справится не хуже.

– Во-первых, женщины лучше играют мужчин, чем мужчины – женщин, – возразила Вера. – Это научный факт, у мужчин нет такого уровня эмпатии, как у нас. А во-вторых, мир изменился, а человеческие чувства – нет. Уверена, что люди продолжают влюбляться – так же как и всегда. В мужчин и в женщин. Ника, у тебя пятно на платье, вот тут, ты видела?

А я увидела, как Маша проглотила зевок. Даже слезы выступили. Вот вам и Вера. Покажите мне счастливую семью. И я покажу вам, кто там кому до смерти надоел.

Мне завидно. И я ревную. «Ревную?» – спросила я себя.

Вера пришла в красивом, мужского кроя костюме бордового цвета. В театре она играет мужские роли, поэтому и в жизни все явственнее обретает мужские повадки, даже голос стал ниже. «Скоро у нее борода начнет расти», – зло шутит Ника. Но выглядит Вера шикарно – и мужские вещи ей идут. Вера – отличная актриса, два месяца назад мы были на премьере «Ромео и Джульетты», где она так читала монолог Ромео, что я потом несколько дней про себя повторяла:

Когда мы с Никой потом пешком шли из театра, держась за руки и обсуждая спектакль, я думала, что никогда такого безумия от угара не испытывала, никогда. Даже в самом начале наших с Никой отношений. Вот с Верой, очевидно, у них была сплошная игра огнем. Но на таком накале жизнь не построишь, сгоришь, как мотылек.

– Есть новости про ребенка? – спросила Вера, сканируя гребешки.

Они были в курсе наших родительских планов.

Мы с Никой переглянулись. Я не знала, стоит ли сейчас говорить про повестку на мальчика. Любому другому я бы запросто рассказала, но сообщать безупречной Вере о еще одном Никином фиаско…

Ника неожиданно спокойно ответила:

– Новости есть. У нас будет мальчик. Стану заслуженной матрешкой.

– Черт, мне так жаль, Ника!

– Не надо меня жалеть, у нас куча планов. Знаешь, сколько всего можно сделать на Y-пособие? Это четырнадцатая категория, между прочим.

– Ого, – вежливо сказала Маша. – Жаль, нам уже поздно.

«Всех денег не заработаешь», – недобро подумала я.

Маша сочувственно покачала головой:

– Все-таки наша премьер права, когда выступает за искусственную матку. Девочек, конечно, должны вынашивать женщины, это естественно. Но мальчики – совсем другая история. Вынашивать мальчика девять месяцев, питать его своей кровью, слушать его сердцебиение, ощущать, как он толкается, рожать его в муках, а потом немедленно отдавать, никогда больше не знать и не видеть? Разве это нормально для гуманного общества? Конечно, есть реабилитация с психологом, но такую травму все равно полностью не снять… Странно, что Грета так выступает против искусственной матки, она же сама отдала государству долг, родила мальчика, знает, каково это…

– А я за Грету, – возразила Вера. – Гуманизм, который рассчитан только на женщин, – это не гуманизм.

– Но ее политическая позиция…

– Грета – за интересы мужчин, и это прежде всего гуманная позиция.

Ника сощурилась, но улыбнулась и сладко сказала:

– Верка, ты просто уже столько мужиков переиграла, что это затуманивает твой здравый смысл.

– В чем же он, по-твоему?

– Мужчины уже однажды чуть не привели мир к катастрофе, – с преувеличенной небрежностью махнула рукой Ника и положила себе еще один кусок торта. – Пошли они на фиг! Так им и надо! – Она поймала мой взгляд на своей тарелке. – Что? Мне нужно есть за двоих.

– Ты еще даже и не беременная…

– Я готовлюсь!