- Не надо! - проскулил продюсер, уставившись на неё, как суслик на кобру.

  - Надо, Федя, надо, - отозвалась она хладнокровно. - Хотя не хочется мне об тебя руки марать.

  Только не прибить.

  Не покалечить.

  И не испортить диктофон, если этот козёл всё-таки станет отбиваться.

  Но Орлов даже не пытался отбиваться, и наконец, сплюнув на ковёр, Жучка гадливо пихнула его, тихо скулившего, в сторону небольшой двери в углу кабинета:

  - Там же небось санузел у тебя, так? Иди, подмойся и умойся... чмо. И вот ещё что...

  Орлов смотрел на неё так затравленно и покорно, что она опять сплюнула, всерьёз опасаясь, что её сейчас всё-таки вывернет от омерзения.

  - Узнаю, что ты про меня протрепался, ну или, не дай тебе Бог, заяву в ментовку наваял - приду и оторву всё, что выступает больше, чем на пять сантиметров. А у тебя больше и не выступает. Уяснил, Фе-едя? А врач этот твой... Псарёв Иван Леонидович... пусть тебя получше лечит, ты же на всю голову больной...

  Продюсер лишь часто-часто закивал.

  * * *

  Из студии Жучка вышла беспрепятственно - значит, Орлов действительно всё уяснил. "Хонда" вывернула со стоянки ей навстречу - у Ольги Васильевны, видимо, тоже не хватало терпения ждать, и Жучка прыгнула в машину чуть ли не на ходу.

  - Что? - тревожно спросила Ольга Васильевна.

  - Всё, - устало выдохнула Жучка. Её начало знобить, да и чувствовала она себя так мерзопакостно, будто это её саму сейчас избили. Тоже хотелось немедленно встать под горячий душ и долго-долго стоять, запрокинув голову. - Стопорните где-нибудь подальше, послушаем, как записалось.

  Диктофон не подвёл, слышимость была идеальной - вплоть до вздоха.

  - Прямо как в студии... - через силу усмехнулась Жучка, нажимая на кнопку "Стоп". - Не надо вам дальше слушать.

  Ольга Васильевна была бледнее полотна, и даже губы у неё стали до синевы белыми.

  - Этот... хоть жив? - еле выговорила она, глядя на Жучку очень тёмными глазами.

  - Что ему станется? - скривилась Жучка презрительно. - Ему, кажется, даже понравилось, извращуге. Не демон зла, а просто куча навоза. Шоу-биз грёбаный, только дерьмо и всплывает... Ольга Васильевна, вы чего?!

  Женщина откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза.

  - Ольга Васильевна!! - Жучку затрясло от страха. - Что?! Сердце?.

  - Подожди, Варя... Со мной всё в порядке... - прошептала та, не открывая глаз. - Вернее, всё не в порядке. Что же я за мать, если не увидела... если не поверила, не помогла... Молчи, Варя. Пожалуйста. Я знаю всё, что ты мне можешь сказать.

  Они молчали долго. Мимо летело скоростное шоссе, из чебуречной рядом с "карманом", где стояла их машина, неслись залихватские восточные напевы, завывала зурна, били барабаны.

  - Ладно, - будто очнувшись, решительно произнесла Ольга Васильевна. - Рвать на себе волосы и вопить, что я преступная мать... - она горько усмехнулась, - это пошло и глупо. И поздно. Надо дело делать. Илью подставил кто-то из тех, кому он доверял. Серёжа пришёл к этому мерзавцу Орлову, потому что кто-то нам его посоветовал. Всё решают связи, но иногда это слишком грязные связи... Ты сказала, что Орлов получил свой урок... и это справедливо. Ну, а я получила свой. Едем к Серёже.

  Жучка так и подскочила.

  - Пусть Максим Максимович сам прослушает эту запись и что-нибудь посоветует, - продолжала женщина, включая зажигание. - Но, вне зависимости от его советов, Серёжа сегодня же должен быть дома.

  - Если он захочет, - тихо промолвила Жучка, и Ольга Васильевна вздрогнула.

  - Да. Если он захочет. - Она взяла мобильник с подставки и набрала номер: - Андрей? Я должна тебе кое-что рассказать...

  Жучка тоже откинулась на сиденье, закрыв глаза. Ей не хотелось слышать этот разговор, но она слышала. И сделала для себя пометку в том уголке мозга, который она мысленно называла ежедневником - самой всё обсудить с Королём, и как можно быстрее. Страусы - вон, в зоопарке.

  - Варя... - сказала Ольга Васильевна, пряча мобильник и выводя машину из "кармана" на шоссе. - У тебя же есть Серёжины песни в плейере? Включи, пожалуйста.

  И всю долгую дорогу до клиники они слушали Серёгин хрипловатый звенящий голос:

  Чувства, недостойные стихов.

  Тлеет полутьма на тихой кухне.

  Я один перебираю буквы,

  Чтобы бросить их в твоих богов.

  Через эти нормы все прошли,

  Даже если ночь приходит рано,

  Варится сама в своём обмане,

  В рот суёт мне голые нули.

  Манит непростительная боль,

  И желанье снова всё испортить,

  И с закономерностями спорит

  Друг мой - второсортный алкоголь.

  Быстры, но расхлябаны шаги,

  Хочется опять казаться чистым.