Самойлов вздохнул и умолк.

– Что же дальше? – спросил Сванборг.

– Особенно много занимался открытием Туманова его ассистент Силин. Как раз во время этих работ он сделал предложение Нине, дочери Тумановых. Она сначала согласилась, но потом отказала Силину, и он, считая меня виновником своей неудачи, заразил меня пласмодием. Сделал он это тогда, когда я спал и не мог сразу принять меры к борьбе. Он скрылся потом, захватив с собою несколько трубок с пласмодием, и с той поры мы Якова Силина не видали.

– Что было с вами? – спросил слышавший рассказ профессора командир.

– Я хворал три года и два раза за это время был на краю гибели, – ответил Самойлов. – Меня спасла поездка в Египет, где я целое лето лежал под знойным солнцем Африки.

Однако голос молодого профессора звучал грустно, а норвежец, тихо прикоснувшись к его руке, спросил:

– Извините за любопытство! Вы женаты?

Самойлов быстро отошел от перил и несколько раз прошелся по палубе.

– Нет, господин Сванборг! Я не женат.

На этом разговор их прекратился. Норвежский ученый не решался задать еще один вопрос, а Самойлов угрюмо смотрел на небо и следил за черной тучей с белыми разорванными краями, ползущей по небу. Оба чувствовали себя неловко. Из этого затруднения вывел их резкий порыв ветра, заставивший вздрогнуть весь корпус судна.

– О, какой свежий ветер! – воскликнул Сванборг. – Полярные воды долго не остаются спокойными…

Новый порыв заглушил его слова, а вслед за этим раздались сверху пронзительный свисток и громкий голос одного из боцманов:

– Крепить снасти! Подтянуть тали у шлюпок!

На палубе послышались топот ног, новые свистки и глухой гудок парохода. Ветер был с кормы. Море уже почернело, и на верхушках поднявшихся волн зловещими пятнами забелели пенистые гребни. Они догоняли судно и, ударяясь о корму, словно зубами впивались в его черную железную обшивку. Пароход вздрагивал и с жалобным скрипом резкими прыжками подвигался вперед, то взбираясь на самые вершины волн, то стремительно скатываясь вниз.

Все попрятались в нижние помещения; по палубе гуляли волны, перекатываясь с кормы до самого носа. На капитанском мостике стоял в непромокаемом плаще командир, всегда шумный и возбужденный, и, смотря в бинокль, говорил находившемуся тут же Туманову:

– Слева от нас должен быть огонь! Там – Колгуев и деревня Иоланга, где находится старый, еще не упраздненный маяк. Но я не вижу огня… Что это значит?

Он приказал дежурному матросу позвать норвежских боцманов. Они подтвердили, что в Иоланге всегда горит огонь, и что теперь они его тоже не видят. Надвигая на глаза свои кожаные шапки, они с недоумением всматривались в туман и пожимали плечами, изредка перекидываясь короткими замечаниями.

– Шлюпка на море! – крикнул штурвальный.

Действительно, черная точка с левой стороны от "Грифа" то появлялась, то исчезала среди водяных гор. Всякий раз, когда лодка стремительно проваливалась в пучину, всем наблюдавшим за нею казалось, что она уже не выплывет, но черная точка снова выносилась на гребень волны и, мелькнув на одно мгновение, опять исчезала. Хотя уже смеркалось, люди, сидящие в лодке, не могли не заметить парохода. Он густо гудел и завывал сиреной, оставляя в воздухе длинную и черную полосу дыма. В бинокль можно было разглядеть, что в шлюпке находились трое. Сидевший на руле оглянулся на идущий сзади пароход, и тотчас же на шлюпке подняли косой парус. Лодка, как чайка, понеслась по волнам, перелетая с гребня на гребень и зарываясь носом в пену. Помогая ветру, торопливо взмахивали весла.

– Они убегают от нас! – с недоумением сказал один из норвежцев.

– Это совсем непонятно! – пожал плечами командир "Грифа".

– В этих широтах нет контрабандистов. Не пираты же они, в самом деле! Ведь нападать на промысловые суда в такой посудине – глупо.

Подумав немного, он решил что-то и скомандовал в машинное отделение:

– Полный ход! Все по местам! Готовься к маневру!

– Курс по шлюпке! – сказал он, повернувшись к штурвальным.

– Есть! Курс по шлюпке! – повторили те.

С каждым поворотом винта пароход настигал убегающую лодку. "Гриф", взяв под ветер, обошел ее и вдруг застопорил машину. Командир в рупор крикнул, перегнувшись через парапет мостика:

– Убери парус и лови конец!

Заслышав приказание, люди, сидевшие в шлюпке, спустили парус и, переложив руль на правый борт, подошли к "Грифу" и ловко поймали брошенный им линек.

На "Грифе" в кают-компании за столом сидели командир судна, Туманов, Сванборг, Самойлов и оба норвежских боцмана. Взятые на борт люди не внушали к себе доверия и не возбуждали симпатий. Злобные лица их, искаженные дурной усмешкой, и косящие, бегающие глаза заставляли догадываться, что в жизни этих загорелых, коренастых людей было много мрачных страниц.

– Вы кто такие? – спросил командир.

Они быстро переглянулись, и один из них, казавшийся более пожилым, ответил, сильно картавя:

– Морские люди мы, мореходы, значит…

– Чем промышляете? – допрашивал командир.

– Рыбу промышляем, нарвала гоняем, моржа бьем, господин.

– Как тебя звать?

– Никифор…

– Ведь не на этой же шлюпке мотаетесь вы по океану? – спросил старший боцман.

– Знамо, нет! – ответил, ухмыляясь, допрашиваемый.

– Вы с какого судна? – продолжал выведывать командир.

– С большого… – нагло смеясь, сказал Никифор.

– Лясы не точи, дело докладывай, если линьков с десяток не хочешь! – крикнул, ударяя кулаком по столу, командир. – Н-ну!

– Нам, господин, ничего не велено сказывать! – глухим голосом ответил Никифор. – Скажем только: ежели касатку встретишь, – знай, и кит тут где-нибудь поблизости… Мы что? Мы – касатки.

– Ладно! – угрюмо произнес командир. – Ни разу не бивал я у себя на борту людей. А ты попробуешь, видно. Заговоришь тогда!

– Как вашей милости будет угодно, – пробормотал тот. – А только мы ни при чем…

– Посмотрим! – прервал его командир. – А зачем от Колгуева шли? Там теперь рыбы нет!

– Живой груз возили… Человека на берег доставили.

– Человека? Какого человека? – спросил Туманов.

– Женщину, – неохотно ответил Никифор. – А как доставили, на маяке смотрителю огонь погасить велели. Вас заприметили. Боялись – в Иолангу пойдете!

Самойлов поднялся и подошел к говорившему:

– А сколько дней из Хайпудырской губы шли вы сюда на "Ужасе"?

Никифор умолк и потупился:

– Нам ничего не известно.

– Линьков! – скомандовал командир, и матросы схватили Никифора и его товарищей, рослых парней, с лицами, до самых глаз заросшими всклоченными бородами.

Никифор молчал, а остальные бормотали что-то и брызгали слюной, стараясь освободиться из дюжих рук матросов.

– Что они говорят? – спросил Самойлов.

– Они оба немые, господин! – пояснил, мрачно вскидывая на профессора глаза, Никифор. – Языки у них отрезаны…

Допрос длился еще долго, так как от наказания взятых на борт людей решено было отказаться. Никифор не проронил более ни слова. Он уставил глаза в палубу и молчал. Двое немых бессвязно бормотали глухими, гортанными голосами, дрожа и кланяясь.

– Отпустите их! – сказал Туманов. – Все равно ничего не добьетесь!

– Черт с вами! Убирайтесь вы к своему киту и скажите, чтобы он не встречался с Федором Любимовым, а не то попробует моего Гочкиса.

Неуловимая усмешка мелькнула по лицу Никифора, и он, низко поклонившись, пошел к борту, махнув рукой своим товарищам.

Когда все вышли на палубу, море тонуло в густом мраке, и, невидимые уже, метались и ревели волны. Где-то на горизонте мигнул огонь. Зеленоватая вспышка его едва была заметна. Через несколько мгновений все услышали, что над "Грифом" с визгом и шипением пронеслась ракета, оставляя за собою огненный след. Другая и третья ракеты пронизали мрак, и одна из них с треском разорвалась за кормой парохода.