***

Спал Мишель тяжело, сводило руки и ноги, дышалось с трудом. Ночь проша непросто для него. Заснул сразу, но под утро проснулся, и так лежал под одеялом. Только закрыл глаза и..

Боялся ли призрака? Нет, но всё это было так неправильно, словно видел это в дурном сне. Ущипнул себя что бы проверить, но нет, всё точно, он не спал, но так хотел проснуться…

В дверь постучался Яким, и заглянул в проём двери. Сделал три шага и замер.

– Давай одеваться, раз пора, – сказал вдовец, садясь на край кровати, – потом к сыну проводи.

– Хорошо.

Мишель оделся, и прошёл к детской. Денщик постучал тихо, и спросил:

– Авдотья, можно к тебе?

– Заходите, я кормить закончила.

Комната была светлая и чистая, стояли две детские кроватки, кровать для женщины, стол и шкаф. На столе стояли и два кувшина с водой, на полу- медный таз. Кормилица была женщиной красивой и статной, с чуть крупноватыми чертами лица, одетая в чистую и опрятную крестьянскую одежду, волосы были убраны под цветастый поаток.

– Вот ваш сынок, Пётр Михайлович, – и она вложила в его руки закутанного в одеяло младенца.

Ребенок был славный, уже улыбался, и тянул руки к отцу. Мишель расцеловал его в персиковые щёчки, и присел на стул. Петр Михайлович принялся изучать блестящие пуговицы отцовского колета, так привлёкшие его.

– Барин, идти надо, завтракать, – напомнил распорядительный денщик.

–Хорошо, сказал немного повеселевший Залепский, передавая ребёнка кормилице.

– Яким, дай кошель.

Бывший кирасир, не думая перечить, отдал кошелёк молодому человеку.

– Это тебе за заботу, Авдотья, – сказал Мишель, выложив на стол три червонца.

– Спасибо, барин, – только и сказала женщина.

Мишель собрался, и чувствовал себя теперь много лучше. В столовой был накрыт стол, все уже ожидали его. Слуга накладывал кашу, Софья Михайловна баловала манкой, или повариха делала пудинг. Домашний хлеб с маслом, лежали и яйца, сваренные вкрутую.

– Завтра и пирогов напечем, твоих любимых, Мишенька, – приговаривала мама раза три, пытаясь привлечь внимание сына.

Она старалась вести себя обычно, но видно было, что пальцы её трясутся, и женщина прячет их под шалью. Артамон Григорьевич быстро глянул на него, и когда Михаил отвлёкся, жестами дал понять отцу, что с юношей всё хорошо, и не надо тревожиться.

– На сколько отпустили из полка? – спросил отец сына.

– На месяц дан отпуск, – ответил тот, внимательно посмотрев в глаза родителя.

– Ну и хорошо. Как раз к пасхе вернешься в Санкт- Петербург, обратно надо за неделю выезжать, дороги раскиснут. О сыне не беспокойся, за Петром Михайловичем присмотрим. Твое дело- теперь служивое, на царёвой службе

Тесть и тёща согласно кивали, как и два деда – Русов и Залепский. Лишь мать отчего- то заплакала опять. Дмитрий Иванович обнял жену, зашептал на ухо, и она лишь испуганно посмотрела на сына, но успокоилась.

Увидел Машу Михаил во сне на третий день после похорон. И не ожидал, но его знобило перед сном, и засыпал тяжело. Марья сидела в любимом кресле рядом с кроватью, долго на него смотрела, потом поднялась, и пропала. А в своей голове он услышал:

– Ушла я. Прощай.

Так справили и девять дней, и зеркала в доме стали открыты. Терентьевы стали жить теперь в одном из флигелей поместья, не желая расставаться с Петей. Лишь Пётр Федорович Терентьев раз в неделю ездил к себе , проверяя порядок в доме.

Мишель успокаивался понемногу, вернулся сон, и он опять стал читать любимого Фенимора Купера. Стало всё таять, начиналась долгожданная весна, даже воздух стал другим, более свежим.

Экипаж Залепских повёз Михаила Дмитриевича в Санкт – Петербург, с ним ехало и трое слуг, что бы вернуть упряжку в целости рачительным хозяевам.

***

Прошла пасха, а с ними и поздравление от государя и государыни. Праздничный молебен состоялся в церкви св. Захария и Сергия, на котором присутствовали и августейшие шефы полка. Служба закончилась, Михаил подошёл к священнику полка,

– Батюшка, вы ведь знаете, что моя жена умерла. Хотел бы заказать поминание.

– На всё воля божья…

– Марией Петровной величали.

– Помяну рабу божию Марию. Хорошо, что в браке жили, всё не хуже других. Со временем полегчает.

Мишель перекрестился на образа, поставил свечи перед ликами святых. Как тут поймёшь, что хуже, а что лучше? Так ведь и не верилось, что Маши больше нет. Он только покачал головой, пытаясь понять сам себя и всё это вокруг.

В комнате к вечеру был опять один, Репнин укатил вечерять к Лопухиной в её дворец. Юноша читал в задумчивости Пушкина. Две свечи подсвечника неплохо разгоняли темноту, и тут раздался глухой голос:

– Барин, самовар доспел . Чаю, может?

– Чего пугаешь, Яким?

– Вон, и булки хорошие принес, да чайная колбаса есть.

– Давай, рядом садись, поешь. Прошка с Никитой уехал?

– Точно так, с Никитой Андреевичем. Сказали, только утром будут. И Прохор , – денщик запнулся и виновато посмотрел, – письма передал, в синих конвертах, для вас…

– Сожги, – строго сказал юноша.

– Нельзя так, не по совести, Михаил Дмитриевич. Плохого вам барышня не сделала, отпишите ей. Про то, что ваша жена умерла, весь полк знает, и, верно и она.

Мишель вздохнул, да и подумал, что опять неправ. Ведь что Ольга плохого сделала? Но сам он чувствовал, словно сам сделал нечто плохое, нечестное, это его давило.

– Ответить надо. Бумагу, чернила.

Ольга Николаевна

Не мог вам ответить по ряду печальных обстоятельств. Моя жена, Мария Петровна, умерла, и я остался вдовцом. Но радует одно, что остался жив сын, Пётр. Очень обязан Вам за ваше внимание, остаюсь всецело к вашим услугам.

Залепский Михаил Дмитриевич

– Отнеси письмо, – сказал юнкер, запечатывая конверт.

С письмом, и двадцатью копейками на извозчика, Яким Воинов, денщик Михаила Дмитриевича Залепского, чувстовал себя вполне счастливым. Служба при молодом барине была вполне преотличная. Он бы мог вернуться в свою деревню- но чего там делать? Здесь всё лучше, тем более, когда барин поступил в его родной полк. Яким быстро обзавёлся мундиром нестроевого, и теперь опять гордо носил колет хотя бы не белый, но серый, с кавалергардскими выпушками и с бессменной шапкой. И сейчас, следовал в собственный дом Лопухиной, куда его вело не только веление барина, но и собственный интерес.

Интерес не Был, а скорее Была, в смысле предметом была служанка Ольги Николаевны, тоже вдова, тридцати двух лет от роду. Не сказать что молода, но Якиму было сорок, так что возраст подходящий. Да и выглядела очень хорошо- статная, улыбчивая, с незлым характером, с приятным именем- Прасковья.

Так и раздумывал Яким о своём житье-бытье, сидя в экипаже извозчика. Ехали не то что бы быстро, конь был тоже так себе, но дома словно пробегали мимо, и уже недалеко был нужный дворец.

– Здесь остановись, – нарочито громко сказал денщик, – вот деньги, -добавил он, расплачиваясь.

Яким быстрым шагом пошёл по мостовой, и вот, уже стучался в калитку ворот дома.

– Кто это там?– басил привратник, Гаврила.

– Да я это, Яким.

– Ну заходи, Яким Силантьевич, – сказал дружелюбный голос, и калитка, не скрипнув, отворилась.

– Привет, Гаврила Андреевич, – поздоровался Воинов.

Оба мужчин были под стать друг другу, большого роста, но Гаврила сложением покряжистей, и с бородой как лопата. Воинов был по -кавалерийски строен и подтянут, по -военному держал спину, не горбился, и носил густые усы и бакенбарды.

– Тебя уж ждут, барыня третий день всё спрашивает, нет ли вестей?

– От кого? – сделал простоватое лицо Яким.

– От меня, – чуть резко ответил Гаврила, – от барина твоего. Он запропал где-то, а нас хозяйка делами замучила. Давай, иди, Елисей тебя проводит.

Денщик лишь приосанился, поправил усы и бакенабарды, сдвинул шапку на бок, и пошёл быстрым шагом к черному входу. Позвонил в колокольчик, и ему открыл слуга в богатой ливрее.