Но вот впереди замерцал неяркий, уютный лазоревый свет. Мендельн замедлил шаг, однако после недолгих колебаний направился к нему. Опасаться его творца Мендельну было незачем: в конце концов, это всего-навсего Ульдиссиан.

Присутствие брата чувствовалось даже здесь, среди немыслимого изобилия магии. Вокруг пятачка, где Ульдиссиан расположился на ночлег, собралась немалая толпа. Эдиремы обступали старшего из Диомедовых сыновей так плотно, что разглядеть его Мендельн не мог, однако мыслью нащупал Ульдиссиана безошибочно, и без колебаний двинулся в толпу. Немедля заметив его, эдиремы принялись расступаться.

Пройдя едва полпути, Мендельн наконец-то увидел Ульдиссиана воочию.

Обладатель светлых, песчано-русых волос, крепко сложенный, выглядел брат в точности как сельский житель, крестьянин, каковым и был от рождения – и, надо сказать, весьма неплохим. Широкоплечий, с квадратной челюстью, поросшей коротко остриженной бородой, старший из братьев отличался своеобразной грубоватой красотой, обаянием, привлекавшим к нему людей. На высокомерных жрецов либо пылких пророков, привычных для многих его последователей, он не походил ни единой чертой. Он был одним из них, из простого народа, так же, как и они, преуспевал и терпел неудачи, а еще пережил тяжелейшую из утрат, потеряв всех родных, кроме Мендельна, во время чумного поветрия. В те времена Ульдиссиан, ища спасения для близких, обращался к одному миссионеру за другим, но помимо пустословия да намеков на пожертвования не получил ничего. Это-то горе и породило в нем неизбывную ненависть к сектам наподобие Церкви Трех и Собора еще до того, как обе затеяли на него охоту.

Сидя на бревнышке, Ульдиссиан что-то истово втолковывал собравшимся. Мендельн, даже не вслушиваясь в его слова, безошибочно понял: брат воодушевляет учеников, а заодно объясняет, что значит следовать его пути. Да, речи его звучали весьма достойно, вот только Мендельнов брат слишком уж часто не следовал собственным наставлениям сам. Казалось, в последнее время Ульдиссиан утратил власть над своей невероятной мощью, и теперь она повелевает им, а не он ею.

Последним примером подобного послужил Урджани. Изначально Ульдиссиан замышлял взять тамошних жрецов живьем, а вовсе не убивать, об истинных повелителях, владыках демонов, их расспросить собирался… Однако когда один из них в отчаянной попытке отсрочить неизбежное ударил по эдиремам – да и удар-то нанес пустяковый, без труда отраженный, Ульдиссиан, охваченный яростью, ударил в ответ.

Останки жрецов, взорвавшихся изнутри, разбросало на дюжину ярдов вокруг, а Ульдиссиан даже глазом не моргнул, будто так и намерен был поступить с самого начала.

– Они служили Трем.

Этим доводом брат обрывал все увещевания Мендельна. В Урджани он с теми же словами велел спалить последний из храмов дотла – чтоб-де о нечестивой секте и памяти никакой не осталось.

И вот теперь тот самый, кто походя разорвал на части разом несколько живых душ и предал огню их храм, сердечным кивком дал приверженцам понять, что пора расходиться. Сияние над ним приугасло, однако по-прежнему оставалось довольно заметным.

После того как все разошлись, рядом осталась только Серентия, дочь торговца по имени Кир, одним из первых павшего жертвой Ульдиссиановых сил. Естественно, в этом старший из братьев был не повинен: постигшие деревню бедствия втайне подстроила все та же Лилит. Синеглазая, черноволосая, Серентия была очень и очень красива. Некогда бледная, кожа ее, подобно Ульдиссиановой, покрылась бронзой загара. В отличие от братьев, носила она свободные складчатые одежды, на манер жителей нижних земель, ни на минуту не расставалась с любимым копьем, и красоту ее (по крайней мере, на взгляд Мендельна) портила разве что жутковатая целеустремленность во взгляде.

– Мендельн! – Поднявшись, Ульдиссиан приветствовал брата, как будто тот отсутствовал не один день. – Ты где пропадал?

– Там… за пределами.

Радость старшего брата заметно померкла.

– А-а… И кто на сей раз? Дракон, или ее отродье?

Под «нею» имелась в виду демонесса, Лилит.

– Да, Ратма. Насчет отца предостерегал, и…

Окружавший Ульдиссиана лазоревый ореол ярко вспыхнул, заставив случившихся неподалеку вздрогнуть от неожиданности, однако все они поспешили отвести взгляды в сторону.

– Как всегда! Уж не думает ли он, будто я за отцом его совсем не слежу? Чем всякий раз удирать в темноту, нашептав очередных ужасов, Ратма лучше бы с нами пошел – все больше толку!

Ореол сиял ярче и ярче. В сердце Мендельна зашевелилась злость, однако младший из сыновей Диомеда взял себя в руки.

– Ульдиссиан, ты сам знаешь: Ратма рискует не меньше нашего… а за то, что он – сын Лилит, ненавидеть его ни к чему. Он сам сожалеет об этом сильнее, чем ты в силах вообразить.

Лазоревое сияние вновь приугасло. Ульдиссиан шумно перевел дух.

– Да, да… твоя правда. Прости, Мендельн. Последние несколько дней оказались слишком уж длинными, ты не находишь?

– По-моему, дни становятся все длинней и длинней с каждым вздохом.

– Соскучился я по хозяйству, по ферме…

– И я, Ульдиссиан. Даже я.

Тут и Серентия, наконец, подала голос.

– А об Ахилии вестей нет? – щурясь на Мендельна, спросила она.

– Ты же знаешь: были бы хоть какие-то – я бы сразу сказал.

Серентия стукнула оземь древком копья. От места удара по земле разбежались кругами алые волны энергии. Мощью Серентия превосходила всех Ульдиссиановых учеников. Одна беда: сил ей в немалой мере придавала тревога о судьбе охотника, и чем дольше он пропадал неведомо где, тем безогляднее она ими пользовалась. Та же беспечность в последнее время сделалась общей чертой большинства эдиремов, но, кажется, кроме Мендельна, человека среди них относительно постороннего, никто этого не замечал.

– Ахилий найдет возможность вернуться к тебе, – вмешался Ульдиссиан. – Найдет, Серри, не сомневайся.

Однако Серентия его уверенности не разделяла.

– Если б он мог, уже был бы с нами!

– Вот подожди, и сама убедишься.

С этим Ульдиссиан обнял ее за плечи, чем в давние времена вогнал бы дочь Кира в краску. Серентия обожала его с самого детства, а любовь к Ахилию обнаружила в сердце лишь незадолго до того, как их храбрый друг пал в бою с демоном по имени Люцион.

– А за ангелом, – добавил Ульдиссиан, повернувшись к Мендельну, – я, как и сказал, приглядываю в оба, но сам посуди: чем он может нам угрожать? Что может нам противопоставить такого, чего не могла Церковь Трех? Ратма так долго прятался от всех на свете, что теперь ему трудно себе представить…

От края лагеря донесся предостерегающий вопль, а за ним – целый хор злобных криков, и эти новые голоса принадлежали вовсе не эдиремам.

Ульдиссиан, сдвинув брови, поднял взгляд к небу. Казалось, он, скорее, раздосадован, чем удивлен.

– Гости явились, – сообщил он. – Незваные. Много.

– Церковь Трех? – едва ли не с радостью спросила Серентия и подняла копье, словно намереваясь сию же минуту послать его в цель.

– Не знаю, но кто еще это может быть? – откликнулся Ульдиссиан, направляясь на крик. – Ладно. Кем они ни окажись, встретим в точности так же, как всегда встречали гостей из Церкви Трех!

Кирова дочь улыбнулась. Улыбка Серентии живо напомнила Мендельну выражение, нередко появлявшееся на ее лице в дни одержимости демонессой, Лилит. Сорвавшись с места, она поспешила за Ульдиссианом, и оба быстро оставили Мендельна далеко позади.

Сам он не сделал ни шагу, но вовсе не потому, что решил уклониться от боя. Вслушиваясь в шум завязавшейся схватки, Мендельн задумался. Кто мог предпринять это столь же безнадежное, сколь и нежданное нападение? На Церковь Трех, даже если допустить, что им удалось собрать хоть какие-то силы, вроде бы непохоже… однако больше ему никто, кроме Инария, в голову не приходил. Между тем, настолько примитивного, откровенного акта враждебности со стороны ангела Мендельн представить себе не мог: ведь, по словам Ратмы, отец его всегда действовал, прячась за очевидным, втайне от всех направляя ход дела в угодную ему сторону…