А звенело, видимо. возле ворот. Авенамчи прикинул план замка -- внутренних переходов он так и не запомнил, но общий вид примерно представлял, так что замок предстал скорее непроницаемо-матовой тенью, сохранивший лишь общие контуры. Вокруг петлёй изгибалась река, пересечённая рухнувшим мостом; много ниже по течению можно было поставить пунктирную чёрточку моста, через который ему так и не удалось переправиться.

  Он миновал малую галерею с расползшимися шторами и лохматыми от паутины оконными рамами и поднялся на вдруг выскочившую к ногам башенку. Там заколебался - звон шёл как бы одновременно слева и справа, а потом вдруг слился в одной точке, но не над воротами, а в стороне, где, кажется, росло большое такое дерево. Оказывается, что поймать ушами этот треклятый колокольчик не так просто, особенно если в первый раз ловишь.

  "Ну и ладно,- решил он,- Поищем другое место.. Наверное, здесь просто пол выше, вот звук и плутает. Если хочешь замерять - меряй на одном уровне."

  Но подумать оказалось проще, чем сделать - построенный на осевших и перекосившихся грунтах, дом, похоже, не содержал ни одной комнаты, которую куда-нибудь не перекосило. ноги этого не замечали, а вот уши чувствовали: из какого бы окна на галерее он не выглянул, звон всякий раз был не там, где следует6 то приближаясь, то удаляясь, он разом отрицал все известные законы логики и пространства.

  Отыскав лестницу (она была не там, где он её оставил), Авенамчи спустился на этаж ниже. Здесь звон безобразничал уже по полной: он убегал то восточней, то западней, карабкался на карнизы, прятался в трубы, ни на миг не прекращая свой дребезг, продолжая и продолжая звенеть, звенеть и звенеть, мельтеша топоча по черпу крошечными стеклянными лапками.

  Окончательно запутавшись. Авенамчи решил больше не прислушиваться - он уже и так не очень хорошо различал, звенит это снаружи или у него в голове - а выйти, рассмотреть вблизи... и, если получится, эту дрянь прекратить. Он был готов был спорить на что угодно, что вся округа опустела именно из-за вот этого вот звона: от такого не заснёшь и не проснёшься и даже разбойники объезжают стороной его омерзительный голос.

  ...Но ведь жили же здесь как-то раньше! Значит, был некий способ, каким прежние хозяева очищали округу от заразы тошнотворного колокольчика. Вот только как этот способ узнать...

  Но чтобы выйти во двор, был нужен фонарь; а фонарь он где-то оставил. От фонаря и вправду не было существенного проку, он освещал только то, что сам хотел сделать видимым - малюсенький кружок у себя под носом - отбрасывая в мрак всё остальное, но без него пришлось бы ориентироваться по сизым призраком окон, а Авенамчи окнам больше не верил. Нашёлся фонарь после долгих розысков - далеко-далеко, крошечной тёплой точкой в анфиладе комнат упорно горел его жёлтенький огонёк, освящая кусочек стола с лохматой от пыли скатертью. Он направился к ней, каждый шаг быстрее предыдущего и когда, наконец, оказался в нужной комнате, то обнаружил, что лампа спрятана в зеркале, а настоящая стоит немного поодаль, закрытая спиной стула.

  Выбрав из них нужную, он подкрутил фитиль, чтобы пламя стало ровным и, нащупав лестницу, стал спускаться. Лестница оказалась потайной, уже прочих, и вела в полузатопленный подвал, яростно хлюпавшим в ответ на осторожные шаги. Двор здесь был виден в крошечных тесных окошечках, а звон сыпался сверху, словно дождь из колючих льдинок. Чудом выбравшись по совсем другой лестнице, Авенамчи очутился, наконец, в вестибюле, чудом не запутался в тяжёлой портьере, изображавшей охоту на белого вепря, а выбравшись, наконец, на крыльцо, обнаружил, что снаружи уже давным-давно утро, звон давно перестал и лишь тускнеющий фонарь в его руке сохранил в себе немножко ночной темноты.

  VI

  Следующая ночь оказалась ночью тысячью вопросов и ожиданий. Он ждал звон, готовился к нему, словно отращивая в ушах зубы, готовые вцепиться в осклизлый хребет ненавистного дребезга. Долго и гулко ходил по комнатам, пока не понял, что прислушивается скорее к барабану собственных шагов, чем к звукам снаружи. Внизу, под окнами, бежала река, он с уважением смотрел на её далёкие чёрные воды, а потом обнаружил вдруг старый и роскошный кабинет, который, видимо, не тронули, потому что не нашли: с массивным столом, мягким осевшим креслом, простенькой на вид коробочкой, полной золотистой сигарной трухи и целой связкой писчих перьев с облезлыми окоёмами, а окно было устроено с таким расчетом, чтобы пейзаж не отвлекал от размышлений.

  Там он и расположился, собираясь вдоволь отдохнуть и полюбоваться на диковинное письменное бюро, и портреты у стен, и ещё вишнёво-красный диванчик с мягкими подлокотниками, но очень скоро перешёл к планам поимки коварного колокольчика и вот уже набрасывал прямо на пыльной столешнице карты известных ему комнат, пытаясь угадать, где здесь спрятан чулан наподобие того, в котором он провёл позапрошлую ночь. Ведь там наверняка завалялись один-два капкана или мышеловки, а может даже и какое-то оружие. Ещё такие вещи иногда хранят на чердаке... возможно с ними как-то связана запертая дверь на третьем этаже? Днём он пытался даже её открыть, но без инструментов не вышло.

  Хотя почему непременно чулан? - ведь и старинные комнаты, замусоленные и замусоренные, для него пока закрытая книга. Всегда ли он знает. обо что спотыкается, пробираясь по тьме между звенящими окнами? На кухне уцелели столы и огромный старинный буфет, который десятерым с места не сдвинуть, в спальне осталась нетронутой вся обстановка - а сколько комнат вроде этого кабинета попросту забыли или даже не нашли? Взбудораженный, он спустился на кухню за кружкой воды и с первым глотком нашёл в окне солнц: оно опять взошло незаметно.

  А звон ему так и не встретился: наверное, унёс ночной ветер.

  VII

  Внезапный голод отвлёк его от перепутицы планов - пища в кладовке закончилась, а громадные винные бочки, в открытом прошлой ночью подвале оказались сухими, словно исчезнувшие моря - огромными деревянными гиппопотамами покачивались они в холодной грязной воде, тукаясь друг о друга боками. Не долго думая, он поднялся в верхние комнаты и взялся за поиски, обнаруживая кресла под рухнувшими гардинами, и обрывки гардин под опрокинутыми креслами. В комнате, где на ковре был вышит рыбный ужин с ослепительными свечами и высокими бокалами белых вин, он нашёл нетронутую временем удочку и миниатюрную лопатке со стёршимся вензелем на рукояти и чуть не лопнул от гордости за свою собственную находчивость.

  Черви в саду водились знатные: огромные и алые, они могли бы украсить вместо шнурков камзол иного франта из прошлого века, а сгибались и разгибались с грацией пружин в новеньком часовом механизме. Спустя полчаса Авенамчи, уже растерявший все мысли о мрачном, грохотал с ведром к старому причалу, ошеломлённый количеством солнца, роскошью зелени и особенно зарослями по левую и правую сторону, которые вполне могли заглянуть ему через плечо. Напоенные рекой, травы словно взбесились и вымахивали, как камыши, а немного дальше, в подтопленных заводях, и вовсе поднимались выше человеческого роста, напоминая неубранную пшеницу.