Итак, приходилось признать, что мои рассуждения оказались в тупике. Я мысленно списал неудачи на железные ограды и вспомнил заборы из досок Темного мира. А ведь подобные заборы непременно окружают любую стройку! Тогда я решил попытать счастья в этом направлении и поспешил вновь туда, где в перерывах между рейсами отдыхали желтые "Икарусы". Вскоре автобус пятьдесят второго маршрута вез меня обратно в центр города.
Увы! На ближайшей стройке вовсю кипела работа. И хотя здесь имелся прекрасный забор, о тишине не могло быть и речи. Я постоял в раздумьях. До любого городского общественного транспорта тащиться далековато. Мой взгляд перебегал с телевышки на трамплин, отделенные от меня глубоким логом. Такие близкие ориентиры подбивали на небольшое приключение. Наконец я окончательно решился совершить рывок через лог. Оставалось добраться до него, виляя между пятиэтажками пока неизученного микрорайона, и преодолеть.
Попетляв немного по улице Чернышевского, я миновал девятиэтажные общаги и выбрался к забору. Забор, огораживал садовые участки от несанкционированного доступа посторонних субъектов к ухоженным грядкам. Мрачные, начавшие ветшать доски не сильно напоминали серебристую окраску оград из черных закоулков, да и колючая проволока не добавляла сходства, и все же что-то неуловимое сквозило в обычных деревянных досках, сбитых вместе.
Зато о тишине и здесь приходилось только мечтать. Шумная беготня малышей, суетливое рычание двигателя легковушки, мягкий скрип четырех колес, на которых покоилась коляска, где малыш в свое удовольствие гремел погремушкой. Я двинулся дальше по направлению к трамплину, то и дело касаясь холодной тенистой стороны во многих местах покосившейся изгороди.
Как назло не встречалось ни единого прохода. Монолит острозубой дощатой стены, увенчанной проволокой, начинал навевать тревогу о напрасно потерянном времени.
Забор тянулся и тянулся, напоминая аксиому бесконечности прямой, но я шел так упорно, словно дорога вела к светлому будущему.
Внезапно моя рука ушла в пустоту. Заглянув туда, я увидел небольшой закуток.
Узкий проход уводил налево, а добрую его половину закрывала железная будка, размером превосходящая ящик для хранения газовых баллонов, но не достигавшая габаритов гаража. Впрочем, для мотоцикла с коляской такое сооружение вполне бы сгодилось. Ржавые листы составляли прогнувшиеся пузырями стены. Дверь, крашенная изнутри черной краской, открывала темный провал. Лениво кинув взгляд во тьму, я спокойно прошел мимо, к повороту. Внутри меня уже играл бравурный марш, предвкушая скорое возвращение домой. Но надеждам не суждено было осуществиться.
За поворотом оказался всего лишь крохотный тупичок, упиравшийся в массивные ворота, запертые на огромный навесной замок, на котором чудом еще уцелели небольшие островки травянисто-зеленой краски.
Больше здесь делать было нечего. Пришлось поворачивать, надеясь отыскать проход в другом месте. И только сейчас я заметил оглушительную тишину, поглотившую все вокруг. Исчезли малейшие звуки, которые только можно представить. Мои шаги утратили возможность производить топот и хруст. Вместо привычного сопения нос бесшумно перекачивал воздух в легкие и обратно. Угол пятиэтажки внезапно отдалился в искаженно-дрожащем воздухе. Зато железная будка словно повернулась на сорок пять градусов. Мрачная щель недобро косилась на меня. Знойные лучи солнца навевали нестерпимую духоту. Воздух странно дрожал, вот-вот готовясь разродиться невиданными миражами. Теплые волны, образуя мутновато-дрожащую полупрозрачную пелену, напрочь отрубили меня и от цивилизации, и от звуков, порождаемых ею. Я словно вернулся на полуоткрытый островок, вырвавшись из коридоров темного мира. Солнце выкрасило забор серебром и спрятало в ярких лучах железные витки колючек. И тут на смену оглушительной тишине явились шорохи.
Они доносились из проржавевшего сооружения, перекрывшего почти весь проход.
Тихие, скребущие звуки возникали, дробились, множились, как эхо, расколотое в извилинах горного ущелья. Всего несколько метров отделяли меня от обычной жизни, но ступни как вмерзли или всосались в сухую потрескавшуюся землю с редкими пожелтевшими травинками, втоптанными в засохшую глину.
Дверь противно скрипнула и гулко ударилась о железную стену. В темном провале сверкнули оранжевые искры, и на траву легли длинные черные тени, перетекающие с места на место. Я с ужасом подумал, что никакой воздух не сумеет так исказить картину окружающего мира, а затем догадался: черные призраки! Им нечего бояться солнца. Черные сгустки, распластавшись по земле, медленно подбирались ко мне. Мои ноги самостоятельно засеменили назад и спрятали меня в тени тупичка. Но никакая тень не могла укрыть от... От чего? От поражения, от плена, от смерти? Я сам не знал, чего боялся, но ничто не заставило бы меня наступить на страшный черный контур. Шаг за шагом я отступал, пока спина не коснулась поверхности ворот. Возможно, там скрывались занозы, но для спины, покрывшейся холодным потом, осталась лишь перспектива вжиматься и вжиматься, стремясь укрыться от неизбежной беды. И тут опора за спиной исчезла, земля под ногами растворилась, а затем мягкий туман подхватил и понес в свои владения то ли мое тело, то ли сознание...
... Первое, что я почувствовал, это прохладу, которая после нестерпимой липкой духоты казалась раем. Что удивительно, я твердо стоял на ногах, постепенно привыкая к неяркому серому свету, озарявшему все вокруг. Передо мной вздыбилась высоченная гора. Местность справа и слева (а так же я подозревал, что и сзади) скрывал густой серый туман. На темно-серых глыбах пробивалось что-то вроде сероватого мягкого лишайника. Чем выше взбирался по склону мой взгляд, тем светлее становились камни. А верхушка горы вообще укрывалась белоснежной шапкой, ярко выделявшейся на фоне свинцового неба.
Постепенно возвратились и звуки. Быстрая и ритмичная музыка гремела совсем неподалеку. Я обошел двухметровый камень, и моему взору открылась небольшая выемка, заросшая травой цвета потухшего телевизионного экрана. Единственным ярким пятном выделялся красный двухкассетный магнитофон в изрядно потрепанном состоянии. Над ним, извиваясь в дискотечных вывертах, парили семь призраков, к счастью, белого цвета. Перекрикивая гудящие колонки, они громко вопили в такт музыке. Очевидно, считая себя истинными знатоками русского языка, призраки старательно копировали слышимое, подбирая знакомые слова и отчаянно коверкая смысл. Не мне их судить. Все мы умело орем запавшие в душу припевы "Life is life" или "The Final Countdown", но лишь единицы способны грамотно спеть предшествующие им строчки. Истинное содержание песни со сверхзвуковой скоростью пролетало мимо ушей, ибо слова выскакивали как из пулемета. В результате симбиоза неестественно высокого, как на ускоренном воспроизведении, голоса из хрипящих от перенапряжения динамиков и нестройного хора писклявых и визгливых фальцетов, испускаемых призраками, получалось примерно следующее:
