- Я думал, когда ты не захотела, чтобы я поехал в Лондон с тобой…
- Я хотела, очень хотела. Но боялась, что отец поймёт, что я попытаюсь украсть письма, а если ты поедешь со мной, он может подумать, что ты тоже в этом замешан и навредить тебе.
- Я об этом не беспокоился.
- Я беспокоилась.
Хью вновь остановился и взял её руки в свои. Беллона дёрнула хвостом в знак отвращения и убежала.
Намного позже Хью спросил:
- Ты будешь сильно по нему скучать? Твоему отцу, я имею в виду.
- Иногда. Я была бы несчастна, если бы действительно верила, что больше никогда его увижу. Но я знаю, кто когда-нибудь он меня простит. Больше у него никого нет.
Хью улыбнулся и взял её под руку.
- Быть может, когда у него появится внук.
После того как дознание закончилось, Джулиана уже ничто не держало в Олдертоне. Он хотел сохранить дружбу с МакГрегором, но теперь ему стоило уехать подальше от Беллегарда.
Он слышал (от Брокера, который как-то ухитрялся видеться с Молли Дейл), что Мод и Хью воссоединились, но о том, чтобы он стал шафером на их свадьбе уже не было и речи. Его единственная связь с Беллегардом оборвалась, когда сэр Роберт прислал вознаграждение за раскрытое убийство. Для Джулина эти сто фунтов больше походили на тридцать сребреников. Он анонимно выслал половину Луизе Хоуленд, а вторую половину отдал на нужды приходских бедняков.
В свой последний вечер в Олдертоне Кестрель вышел прогуляться. Было почти девять часов, но дни стояли длинные, и солнце садилось поздно. Небо было фиолетовым и полупрозрачным, как перламутр. Восходила луна, появлялись самые яркие звёзды. Сперва Джулиан бродил бесцельно, но вскоре зашагал более уверенно, пытаясь убедить себя, что не знает, куда направляется.
Никто не помешал ему войти в беллегардский парк. Конечно, здесь должны быть егеря, но если бы столь большие имения можно было успешно охранять, никто бы не промышлял браконьерством. Он прошёл в дальний конец сада, где цветущие деревья росли в беспорядке, а правильные дорожки сменялись извилистыми тропинками. Пройдя через калитку, он увидел розовую беседку, что чуть выделялась на фоне неба.
Кажется, всего десять дней назад он видел, как в этой залитой солнцем беседке, среди распустившихся роз сидела прекрасная женщина. Сейчас розы закрылись, лунный свет обесцветил их, а эта женщина больше никогда здесь не появится.
Он остановился. Там была женщина, в сумерках он видел её силуэт. Высокая, худая, осанистая – как Изабель. На мгновение его разум помутился. Он не верил в призраков. Но он там был.
Женщина услышала его. Она обернулась, и Кестрель узнал леди Тарлтон. Сердце упало. Леди Тарлтон была последним человеком на земле, которого он был хотел сегодня видеть. Но отступать было поздно – она смотрела на него, явно желая, чтобы он подошёл. Джулиан так и сделал. Он полагал, что она имеет право высказаться. Кроме того, упрёки и укоры одного из Фонтклеров стали бы облегчением. Остальные были к нему так мучительно справедливы и терпеливы! По крайней мере, он мог быть уверен, что леди Тарлтон не выкажет милосердия.
Она сидела среди роз как королева, гордо откинув голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Даже сейчас, при свете луны, он выглядела постаревшей на годы. Рыжие волосы почти целиком поседели. Лицо стало худым и резким. Но глаза остались теми же – полными сверкания и яда, пылающие лихорадочным сиянием – иногда огонь становится таким перед тем как потухнуть.
- Что вы здесь делаете? – Прошипела она.
- Я однажды разговаривал с мисс Фонтклер в этой беседке. Я пришёл сюда подумать о ней.
- Вы были влюблены в неё? Надеюсь, что были! Надеюсь, что вы перенесли все муки ада, зная, что погубили её!
- Мисс Фонтклер была более великодушна ко мне, чем вы предполагаете.
- Вы ищете милосердия, мистер Кестрель? Но оказали ли вы его нам? О, какая ирония – горькая ирония – я ненавижу вас за то, что вы сделали, я буду ненавидеть вас всю жизнь, но вы – единственный человек во всём мире, с которым я могу поговорить. Я совершенно одинока! Я никогда не была так одинока прежде. Лучше быть в компании врага, чем совсем одной.
- Я не понимаю.
- Вы никогда не понимали. Вы пытались, конечно. Как ловко вы выдумали, что та маленькая французская вертихвостка – моя дочь! Вы можете себе представить, чтобы кто-то из моих детей жил и умер столь жалким образом? Моя дочь умерла как римлянка – как римлянка, мистер Кестрель!
- Что… О чём вы говорите?
- Вы были так близки к правде – так близки, но никогда её не нашли. Я уверена в этом. Я бросила вам кость, рассказав о письмах Джеффри. Я знала, что только это отвлечёт вас от вынюхивания того, зачем я ездила тогда во Францию. Да – это был способ скрыть мой позор! И у меня получилось. Моя семья никогда этого не узнала. И он не узнал – Марк Крэддок. Он мог злорадствовать над тем, что я уступила ему в тот ужасный, безумный день. Но он никогда не знал, что был ребёнок. Я бы скорее умерла, чем позволила ему это узнать!
Я собиралась отдать дочь. Я хотела оставить её какой-нибудь французской семье. Но не смогла. Она была моей, и она была Фонтклером! В ней не было ничего от этого человека, ничего! Но как оставить её при себе, как дать ей её имя и наследие? Это казалось невозможным.
Но моя старая гувернантка, что была со мной во Франции, столкнулась на улице с Саймоном – моим двоюродным братом. Он и его жена только что вернулись с Барбадоса, где занимались плантациями – и, конечно, всё потеряли, как и всегда. Они держались подальше от Англии, потому что у них были слишком крупные долги. Что же, я поняла, как смогу это использовать – они были ниспосланы мне Богом! Никто ничего не знал об их жизни на Барбадосе. Никто бы не удивился, что у них есть дочь, о которой раньше ничего не было слышно. Так что Изабель стала их дочерью. Они вернулись в Англию и растили её как свою. У меня получилось, мистер Кестрель! Я дала ей своё имя, сделав её настоящей, законнорождённой Фонтклер!
Но, конечно, это дорого мне обошлось. Мне пришлось заплатить долги Саймона и назначить ему и жене немалое содержание. Когда я вышла за сэра Бертранда, я смогла брать его деньги, но он постоянно приставал с расспросами, куда они уходят. Но этот дурак Саймон так и не научился жить по средствам. Он и его жена умерли без гроша в кармане, когда Изабель было три года. Тогда я и сэр Бертранд уже жили раздельно, и я отчаянно хотела удочерить Изабель, ведь предполагалось, что она осталась сиротой. Но я не осмелилась! Всё, что я сделала – это защитила её от боли и унижения, что принесла бы ей правда о её рождении. Я не могла рисковать всем, выказывая слишком явную привязанность. Так что я отошла в сторону и позволила Роберту и Сесилии заботиться о ней.
После этого я проводила в Беллегарде столько времени, сколько могла. Никто не хотел меня там видеть, все думали, что злоупотребляю гостеприимством – но это ничего не значило. Я была рядом с моей дочерью – это всё, о чём я думала. Она не знала, что я всегда рядом ради неё. Она никогда не узнала, что значит для меня. Сделать для неё я могла лишь одно. Я никогда не упускала возможности напомнить Роберту и Сесилии, какой хорошей партией для Изабель станет Хью. Тогда моя дочь была бы действительно в безопасности! Даже если бы тайна её рождения раскрылась, никто бы не смог отнять у неё имя «Фонтклер».
Но он всё разрушил! Приехал в Беллегард и принялся угрожать Джеффри и потребовал брака Хью со своей дочкой-простолюдинкой! Вы можете вообразить, как я его ненавидела? Можете вы вообразить, как я обыскивала его комнату, в надежде найти письма и положить всему конец? Когда он застал меня там, я зашла так далеко, что угрожала рассказать Роберту о том, что он сделал двадцать лет назад. Именно об этом мы говорили. Конечно, я никогда бы не смогла исполнить эту угрозу, но он не был в этом уверен. Он достаточно напугался, чтобы солгать, защищая меня, и скрыть то, что днём я была в его комнате. Я знала, что Роберт никогда не позволит Хью жениться на дочери человека, что обесчестил меня – и неважно, что при этом ждёт Джеффри.