Он рассеянно побрёл от стола. Миновав ряд лошадок- качалок, которые смотрели на него снизу вверх сапфировыми глазами, он остановился у полки с надписью «ЗВОНЫ». Там размещалась внушительная коллекция колокольчиков. Изучив эту полку, Джордж обнаружил под ней другую – с надписью «ОЗОРНИКИ». На ней плечом к плечу сидели деревянные эльфы в ярко-зелёных колпаках. Их маленькие ножки болтались, свисая через край, глаза смотрели ничего не выражающим взглядом, а широкие лица беззубо скалились в чересчур широкой улыбке.

– Вот страх-то! – пробормотал Джордж, приседая на корточки.

Он готов был поклясться, что услышал в ответ чьё-то ворчание. Он оглянулся, но рядом никого не оказалось. Большинство детей уже ушли вместе с новыми игрушками, остались только те двое, которые спорили. Они стояли в противоположном конце магазинчика. Джордж подумал, что это, наверное, половицы скрипят под сосновыми иголками.

«ПОЧЕМУ БЫ НЕТ?» поразила воображение Джорджа невиданной коллекцией рождественских колпаков: там красовались шерстяные творения с огромными помпонами, и колпаки Санты – к каждому прилагалось облако бороды, и колпаки в полоску – каждая из них извивалась, и извивалась, и извивалась аж до самого потолка. Там были красные сверкающие носы и серьги, похожие на карамельные трости; остроносые эльфийские туфли с золотыми бубенчиками по краю и невероятный выбор шерстяных рождественских свитеров всевозможных размеров – даже такого крошечного, что впору только шмелю.

– А почему…

– Вопрос, как ты видишь, в том, почему бы нет? – резко перебил Марли, скрытый газетой. – Шмели – известные весельчаки. Как и многие другие животные, говоря по правде.

Джордж на мгновение представил, что облачил в рождественский свитер свою кошку Коко. Сколько бы ему досталось неудовольствия, даже и представлять незачем. Он двинулся дальше, мимо банок «Веселительного джема» (принимать по одной ложке), мимо коробок «Словоохотливых чайных пакетиков» (использовать только после школы), мимо стопок «Воинственных бомбочек для ванны» (изумительно неразборчивых), которые были искусно уложены вокруг большой синей жестянки леденцов «Меланхолическая мята» (доставьте себе радость катартического рыдания).

На «СОВЕРШЕННО НЕВОЗМОЖНОМ» стояли миниатюрные, не больше кулака Джорджа, дымовые трубы – из настоящего кирпича, и каждая посыпана сажей. Джордж готов был поклясться, что видел, как из одной трубы свисает в камин крошечный чёрный сапог – едва Джордж ткнул в него пальцем, сапог исчез. Полка рядом – «НЕВОЗМОЖНО СОВЕРШЕННОЕ» – полнилась восхитительными лакомствами: имбирными пряниками в виде Санта-Клауса, рождественскими ёлками из печенья с корицей и кремовыми пирожными-снежками. Блестящие этикетки сулили «Рождество в каждом кусочке» и «наслаждение до последней крошки».

Джордж наткнулся на язвительных брата и сестру у полки под названием «РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ХОРАЛЫ». Они сосредоточенно изучали строй стеклянных пташек, пытаясь выбрать между лазурной птицей и соловьём. Всякий раз, когда они брали в руки одну, чтобы рассмотреть получше, птица превосходно щебетала какую- нибудь рождественскую мелодию. А на полке ниже, с табличкой «РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СКАНДАЛЫ» те же самые птицы, стоило до них дотронуться, самозабвенно предавались сердитым воплям и пронзительным хриплым визгам. Взяв с полки первую попавшуюся, Джордж немедленно возвратил её на место и отошёл прочь, изливаясь под свирепыми взглядами брата и сестры быстрым: «Извините-извините-извините!»

Он оказался возле надписи «НЕЧАЯННЫЕ ЧУДЕСА».

Это была полка со стеклянными шарами. Церкви, дома, города, деревни – целые миры, населённые крохотными фигурками, кружились в мягком, будто пёрышко, снегу. Джордж внимательно рассмотрел все, один за другим, а когда добрался до последнего, у него перехватило дыхание.

Дрожащими пальцами Джордж снял шар с подставки и поднёс к глазам. Шар был почти пустой, если не считать одной знакомой фигурки.

– Так не бывает, – прошептал Джордж.

На этот раз Марли не сказал ничего.

Джордж вглядывался сквозь стекло внутрь шара. Оттуда на него смотрел кривобокий снеговик – одним глазом ему служила синяя пуговица, а другим – жёлтая, как солнце. Улыбался снеговик полумесяцем бирюзовых бус – это было ожерелье матери Джорджа. Нос торчал ярко-оранжевой морковкой, а на голове, похожей на шишковатую луковицу, сидела знакомая тёмно-зелёная фетровая шляпа с потёртыми краями. Она принадлежала отцу Джорджа. «С неё, Джорджи, и начался модный период в моей жизни, – послышался в голове у Джорджа отцовский голос. – Искорка цвета порой может изменить мир до неузнаваемости».

Дыхание Джорджа окутывало шар туманом.

Это был не просто снеговик.

Это был снеговик Джорджа.

Как-то утром в Рождественский сочельник они слепили его все втроём во дворе старого дома бабушки: катали, поднимали, составляли, обтёсывали… У папы покраснел нос, у мамы онемели пальцы, зубы у всех стучали от холода, но сквозь стук прорывался счастливый смех.

«Мне кажется, дорогой, его зовут Фред».

«Наш идеальный неидеальный Фред».

Где-то позади Джорджа прозвенел колокольчик.

Старик Марли зашелестел газетой.

– Возраст?

– М-м. Одиннадцать.

– И?

Робко в ответ:

– Одиннадцать… и три четверти.

Если бы Джордж не оказался в эту минуту так безнадёжно потерян в глубинах собственного прошлого, он наверняка бы узнал этот голос.

– А маленькой?

– Клементине шесть.

Голос помладше взвыл, как сирена на маяке:

– ШЕСТЬ ЛЕТ И ОДИН ДЕНЬ, ВООБЩЕ-ТО.

Клементина.

Джордж не услышал имени.

– Я КОЗЕРОГ. КАК ИИСУС.

– М-м, – оценивающе протянул Марли. – А ты совершенно уверена, Клементина, что тебе тайно не исполнилось тридцать семь? А то вон там стоит мальчик с пышными усами. В наше время чего только не бывает.

Девочка довольно хихикнула:

– УВЕРЕНА!

Некоторое время слышалось только любопытное шуршание, потом дважды раздалось весёлое «хлоп!», и двое детей с неразборчивым шёпотом погрузились в изучение содержимого рождественских хлопушек.

В другом конце магазинчика Джордж боялся даже пошевелиться. А вдруг он возьмёт и исчезнет – тот самый мамин смех, который так неожиданно стряхнул с себя пыль в дальних закоулках памяти?

Кто-то хлопнул его по плечу:

– Джордж!

Он так испугался, что едва не разбил стеклянный шар. Он резко обернулся.

На него с удивлением смотрела двоюродная сестра. Она стала выше с их последней встречи, но волосы были всё такие же кудрявые, а глаза всё такие же каштаново- карие. Её глаза Джордж не спутает ни с какими другими.

– Б-Бобби, – залопотал он, – чт-что ты тут делаешь?

– Это и правда ты, Джордж! Не могу поверить, – Бобби с изумлением покачала головой. – И не где-нибудь, а здесь! Мы с тобой не виделись уже… – она вдруг замолчала, и щёки налились румянцем. – Ну, после похорон.

Джорджу только и хотелось, чтобы земля поглотила его, прожевала и в придачу как следует переварила.

– Да… Сто лет.

– ПРИВЕТ, ДЖОРДЖ! – возникла рядом с сестрой Клементина, размахивая в знак приветствия скомканной красной фольгой. – А МНЕ УЖЕ ИСПОЛНИЛОСЬ ШЕСТЬ. ТЫ ЗНАЛ?

Джордж посмотрел сверху вниз на свою младшую двоюродную сестру. Над шарфом из сосновых шишек расплывалось в широчайшей улыбке её лицо. Если ей и не хватало передних зубов, их вполне заменяла её восторженность.

– С прошедшим тебя днём рождения, Клем!

– ДЖОРДЖ, У ТЕБЯ ГУСЕНИЦА НА ЛИЦЕ!

Он вспомнил вдруг про свои усы, и от неловкости у него зазвенело в ушах. Одним болезненным рывком он содрал усы с лица.

Клементина пронзительно закричала.

Скрипнуло кресло, и старик Марли вскочил на ноги:

– Какого Диккенса там происходит?

– Не пугайся, Клем, – прошептала Бобби. – Это такая игра.

Джордж показал на комок фольги в руке у Клементины.