Все это время Силов смотрел в сторону крика, ничего не понимая. Выручил Николай:

– Спасибо, бляха… спасибо! Ну, ты крутой, Виктор Силов!

Николай теребил его за пиджак так активно, что Силов машинально дернул полу из рук счастливого рогоносца.

Он смотрел на Николая и ничего не говорил. Если раньше можно было сказать, что Силов протрезвел, то сейчас нужно говорить о том, что он вообще никогда не пил! Сейчас он только молчал и смотрел на Николая!

Анализировать Виктор ничего не мог, он мог только смотреть, и если бы ему можно было исчезнуть волшебным образом, то он сделал бы это, даже не разворачивая машину. Гималаи сменились совсем другими горами…

– Иди посмотри. – Виктор напрягся и произнес несколько слов, которые для Николая были приказом.

– Я боюсь…

– Не ссы, иди… Я подожду…

Круглый Николай разбух в машине и тепле – еле-еле вылез и, все время оглядываясь, поплелся туда, откуда кричала его жертва.

В песочнице валялся красный шарф. Рядом с ним лежал тот самый мужчина, фотографию которого Николай носил в своем телефоне. Голова была размозжена до неузнаваемости. Труба, которая прекратила ад Николая и жизнь владельца шарфа, валялась рядом. Он даже и не дошел до песочницы – все было ясно, и внутри круглолицего затеплилась радость. Радость простая и даже маленькая – но это была радость. Толстяк развернулся и побежал обратно.

Он бежал к машине с той скоростью, которая позволяла этому круглому телу. Силов включил зажигание и не сдержал обещание – автомобиль-рухлядь-праворулька исчез из «живых и мертвых» … Николай бежал за машиной и через несколько секунд потерялся в ночной темноте.

Дрожащими руками Силов вставил ключ в дверной замок и несколько раз повернул – в квартире пахло спокойствием. Фильм давно уже кончился, и телевизор вместе с ноутбуком светились традиционным синим светом на всю комнату. Лиза спала… Виктор прошел в кухню, сбросил пиджак, нашел в темноте шкафчика бутылку коньяка и долго-долго высасывал из нее хоть какое-то успокоение. Есть совсем не хотелось, но Силов зачем-то открыл холодильник и долго смотрел, что можно найти, чтобы как-то заглушить внутреннее биение. Голова безвольно моталась, пытаясь сосредоточиться, но у нее не получалось. Она упала на грудь и тупо смотрела в пол… Внизу на полу валялись тысячерублевые купюры… «Деньги», – сообразила голова и нагнулась за ними. Тело не выдержало, и Силов рухнул рядом с деньгами и пиджаком.

Самый живой город в мире – Питер. Даже тогда, когда он был Ленинградом. Москва – город не такой… В Москве приехал на Казанский вокзал, ошалел от простора, нырнул в метро и где-то на «Текстильщиках» вышел. На кухне сидишь с другом и совершенно не ощущаешь, что это Москва. А друг все время поучает – «ты тут осторожнее, это тебе Москва». И веришь этому, и не веришь…

В Питере даже за Черной речкой понимаешь – Питер: другие люди, другой воздух, питерский, просто от центра города далековато. И никто не учит жить… Молодежь советская валила в эти два города как чумовая. Тут была жизнь – разная, но настоящая. В дальнейшем и вырастали – кто с питерским чувством, кто с московским мышлением.

Виктор был «питерский»… Так получилось, что каждое студенческое лето консерватории он ездил в Ленинград к тетке в Автово и жил там, наедаясь на целый год необъяснимой едой. Он ходил по улицам и воображал, что живет здесь давно – это его город, и он просто гуляет. Виктор мечтал… Мечтал изо всех сил жить в этом городе, но приходил конец августа, и эта мечта уезжала в плацкарте в свой мирок фальшивой музыки и провинциальных забот. А пока – июнь – июль, белые ночи… Днем улицы, скверики, подвальные столовки, Петропавловка. А вечером танцы в Молотке – так назывался Дом культуры имени Серпа и Молота. В Молотке собирались люди попроще – поискреннее, что ли… Почти через ночь можно не возвращаться к тетке в Автово – девчонки Питера не ломались, не строили недотрог. Хотя необязательно знакомство доходило до койки, но ночь всегда была чувственна, тепла и болтлива. Важно было только одно – найти девушку с Петроградки, Васильевского, Охты… Тогда ночлег, романтический или просто чай до утра, тебе обеспечен. У женской части Питера не принято прощаться у подъезда ночью, когда уже разведены мосты, а ты живешь, скажем, на Сенной. Этим можно было пользоваться сколько угодно – приглашение домой с предварительным предупреждением или без него было практически протокольным.

Имя стерлось за давностью, но тогда в кровати лежала прекрасная и открытая кудряшка и все время смотрела в глаза. Громко говорить было нельзя – стены коммуналки питались подобными историями, – говорили шепотом и не включали свет. В окна лилась белая ночь – больше ничего не нужно было… Где-то в глубине дома неожиданно закричала си-бемоль-мажорная кварта: «Союз нерушимый» оповестил мир, что уже шесть часов утра.

– Сейчас спи, – девушка сидела на краю кровати и натягивала майку с Микки Маусом. – Часов в двенадцать все уйдут, и ты можешь спокойно выйти. Или, если хочешь, жди меня – я в четыре вернусь… Ладно, любимый, как хочешь, так и делай. Но часов в пять-шесть встретимся?.. Ключ брось в почтовый ящик.

Кудряшка сняла с себя золотую цепочку с крестиком и надела ее на шею парня. Слегка отпрянув, девочка смотрела на лежащего с полузакрытыми глазами избранника и улыбалась всей своей надеждой и молодостью.

Хлопнула дверь, за стенкой прозвучали радостные «здрасти, теть Кать», и потом еще, уже дальше: глухо хлопнула другая дверь – массивная, старая, огромная…

Силов провалился в сон…

Цепочка ушла в ломбард, а где крестик – уже не вспомнить… Дом, в котором была ночь с гимном, не найти, да и не нужен он совсем. Кудряшка была лимитчицей со стажем и работала на какой-то фабрике. Это не устраивало Силова, его снова влекло на танцплощадку… Правда, в Молоток идти нельзя – ну, есть «Первой Пятилетки» на Петроградке для этого.

Где-то через неделю, дней десять, на эскалаторе метро раздался голос: «Эй, подлец! Привет!»

Маленькая соломенная кудряшка спускалась в метро и махала рукой Виктору, который машинально обернулся на крик. Он смотрел на девушку, а девушка смотрела на уезжающего наверх любимого и, кажется, плакала…

Так тридцать лет назад появился тот Силов, который сейчас лежал без сознания на кухне у открытого холодильника.

Дня три Виктор не поднимался с постели. Не мог… В первый раз он заметил в себе эту странность – в минуту высшего напряжения отнималось всякое сознание, и только сон в забытьи одолевал его – в первый раз, когда он пролетел на экзамене при поступлении в консерваторию. Когда он прочитал список поступивших и, не найдя себя, сумел дойти только до подоконника между двумя пролетами лестниц. Тогда он забрался на этот подоконник и тут же уснул. И только почти под утро его разбудила уборщица…

Нынешняя ситуация была покрепче – Силов не мог вспомнить ничего: какое сегодня число, сколько он спал, ходил ли в театр. Проснувшись, Виктор еще долго лежал недвижимо и только потом открыл глаза. Вся комната была залита солнечным светом. Он осмотрелся – в одних трусах он лежал под одеялом, не понимая, не помня, как он очутился в квартире и что было перед тем как он заснул. Потянувшись к спинке стула, Силов полез в карман за телефоном. Карман был полностью напичкан купюрами в одну тысячу рублей! Телефон оказался в другом кармане. Но смысла в нем не было никакого – разряжен и отключен. Виктор нажимал на кнопки, пока не сообразил, что надо найти шнур от телефона… Он приподнялся на кровати и медленно вращал головой – или искал шнур, или вспоминал, где он мог быть. Хвостик шнура валялся на полу у кровати – это Силов заметил. Он подключил смартфон и терпеливо ждал… Через минуту появилась эмблемка батарейки с тоненькой красной полоской. Исчезла… Виктор ждал – это не составляло труда, двигаться совсем не хотелось. Да и невозможно было – он еле-еле соображал, что уж тут говорить о большем.