Алина опускает руки, обнимает его, лицом уткнувшись в горячее тело.

Тени замирают. Только теперь, когда их гул стихает, оба понимают, какой громкой была эта тьма. Но теперь стало тихо. Так тихо, что Алина слышит, как быстро бьётся в груди его сердце. Так тихо, что Александр слышит её мягкое дыхание.

Он закрывает глаза, позволяя себе провалиться во тьму. Более густую, чем когда-либо знал.

Тьма наваливается осознанием всего зла, что он сотворил, всех совершённых ошибок, всех похищенных жизней и каждой пролитой капли крови.

Тьма поглощает, и словно со стороны он видит самого себя. Израненного, но окутанного светом. Её светом, несущим раскаяние. Раскаяние, причиняющее боль, но боль приятную. Всё равно что вытащить кинжал из раны и почувствовать, как кожа затягивается.

Александр снова чувствует в груди этот свет. Такой же. Слабый, но… правильный.

Не прогоняет.

Только тихо шепчет:

— Не уходи.

И чувствует её улыбку.

— Пожалуйста, не оставляй меня одного.

— Никогда.

Алина поднимает голову, находит его глаза. Уже совсем обычные, серые и заплаканные.

Она целует первой. Мягко, едва касаясь губами его губ. Забирает его тьму. Пускает её в себя, взамен отдавая свет. И чувствует себя целой.

Александр глубоко вздыхает, отстраняясь. Улыбается. Так же искренне, как тогда, когда она впервые назвала его по имени.

Запускает пальцы в её волосы, мягко перебирая пряди.

— Сейчас они все еще каштановые, — Алина подается лицом навстречу его руке, просит о нежности. — Мне жаль.

— Зоя говорит, с белыми я даже красивее.

Он смеётся.

— Ты всегда была красивой. Даже когда я впервые тебя увидел.

— Врёшь.

— Я не могу тебе врать. Ты мой свет. Мой баланс.

Баланс. Они оба чувствуют то же самое. Как свет сплетается с тьмой, наполняя тело могуществом и уверенностью. Девочка отказалась от тьмы, чтобы быть сильной. Мальчик отказался от света, чтобы не быть слабым.

Но сила всегда была в балансе. В их вечном единстве.

— Давай уйдем, — слова срываются прежде, чем Алина успевает подумать.

— Куда?

— Не знаю. Прочь ото всех. Чтобы нас никогда не нашли.

Александр улыбается, наклоняется, чтобы легко поцеловать.

— Нельзя.

— Почему?

— В мире слишком много тьмы. Моей. Я за неё в ответе.

— Нет. Нет, не ты. Пусть отвечают другие. Те, кто сделал тебя таким…

Он смеётся. Её свет течет через него, делая все лёгким и ясным. В нем нет больше страха. Нет одиночества и боли. Нет злости на людей, отвергнувших его и мать, на людей сжигающих ему подобных на кострах, и на самого себя.

Он прожил столько лет, но власть и ярость отобрали его мудрость древнего. А свет её вернул.

И теперь Александр точно знает, что должен сделать. Как должен изменить мир.

— Все мертвы. Остался только я.

— Нет, не только ты. У тебя есть я, слышишь. У тебя есть я!

— Я знаю, — его губы на её висках. — Моя маленькая святая, — его губы на её скулах. — Моя солнечная королева, — его губы на её губах. — Моя Алина.

Он целует, не давая ни малейшей возможности возразить. Ведь его сила и власть никуда не ушли. Только стали иными.

Александр увлекает её на кровать, но вовсе не как в ту ночь, когда прикинулся другим. Он просто ложится рядом, продолжая целовать. Обнимает за талию, привлекая ближе. Играет с волосами, выводит на спине причудливые узоры.

И Алина хочет, чтобы это длилось вечно.

— Мне нужно будет уйти. Но только чтобы вернуться к тебе, хорошо?

Он кивает. Не спорит. Ничего не говорит в ответ.

— Поклянись, что дождёшься. Поклянись, что встретишь меня.

— Клянусь.

Девочка прижимается к нему сильнее, выцеловывает каждый тонкий шрам на лице. Едва сдерживает слезы. Нужно рассеять иллюзию. Вернуться к свернувшемуся калачиком телу.

— Я не оставлю тебя. Никогда не оставлю, ты слышишь?

— Я верю тебе.

— Мой свет с тобой.

— Я знаю.

Она повторяет снова и снова. Боится покинуть его. Боится, что оставив, потеряет снова.

— Я…

Хриплый смех её перебивает. Она такой ребенок, светлый и добрый. Так легко отказавшийся от власти и мощи усилителей. Ради него.

И он сделает для неё то же самое.

— Я люблю тебя, Алина.

Девочка замирает.

— Я буду ждать тебя. Клянусь.

Он словно толкает её, заставляя вернуться в физическое тело. А она не хочет.

Ведь у его клятвы вкус прощания.

***

Девочка вскакивает с холодной земли, стирая со щёк влажные дорожки слёз. Ей нужно спешить.

Ей нужно к нему.

Она рвано дышит и сбивчиво придумывает отговорки.

Вы всё поймёте. Клянусь, вы всё поймете.

Доверьтесь. Доверяйте. Верьте.

Нужен конь.

Она оставляет перстень, взяв взамен лишь несколько монет.

На лошадь.

— Алина…

Мал стоит перед ней, и его глаза всё понимают.

— Прости меня.

Он коротко кивает, заключив её в последние объятия.

— Прощай.

— Прощай.

В этих «прощай» сотня несказанных, но понятых слов. Её выбор сделан. И обратного пути уже нет. Ей и не нужен этот путь.

Ведь есть дорога вперёд. По широкой Ви. К городу, где всё началось.

Девочка не чувствует ни усталости, ни времени, ни тонкой нити, тянущей к нему.

Проклиная себя и свои слёзы, она мчится вперед. Быстрее, только бы успеть.

Ошейник, скрытый шарфом, непривычно царапает кожу на шее, но остановиться девочка не смеет.

Её гонит страх.

Страх останавливает Алину на холме, под которым раскинулся портовый город. Точка переправы через Неморе. Тенистый Каньон.

Которого больше нет.

Из груди вырывается всхлип, смешанный со стоном.

Девочка видит цепочку людей, тянущуюся по серому безжизненному песку, и ей становится трудно дышать.

— Нет…

Ненавистный шарф будто бы душит, и она стягивает его спешно… Понимает, почему ошейник царапал кожу. Ошейника больше нет.

Рога падают на землю, прямо под копыта взмыленной лошади, и Алина с трудом заставляет себя не закричать, а только слабо сжать поводья, медленно приближаясь к пустыне.

Она не верит, даже когда ноги касаются песков и люди начинают странно оглядываться на девочку в чёрном платке, упавшую на колени.

— Лжец, — ветер подхватывает шёпот, разнося над мертвой долиной. — Лжец.

Грудь сдавливает рвущимся наружу плачем, жгучие капли вновь бегут по щекам, и кажется, что слёзы эти уже не иссякнут.

— Александр…

Кто-то попытается утешить укутанную в платок девочку, верно, думая, что она скорбит о родных, которых забрал каньон. Думая, что её слезы — от облегчения, а не от боли из-за потери того, кого они все ненавидят.

Но никто не сможет забрать плачущую девочку прочь. Она будет идти по серым пескам, разрываемая на части светом и тьмой. Своей незаглушимой болью.

Время украсит мёртвую землю цветами.

Время сделает девочку женщиной, любимой и почитаемой её маленькими учениками.

Но время не вытравит из неё тьму, оставшуюся после мальчика, который её любил.

Время не сотрёт её любовь.