Алина опустила голову. Последние силы сегодняшнего дня покидали ее, оставляя совершенно пустой — чувство, от которого она так отвыкла.

— Я не могу разделить этот путь. Не могу, Александр.

Дарклинг готов был возненавидеть свое имя в этот миг.

Девушка отступила, готовая уйти, и он схватил ее за запястье, притягивая к себе снова.

Алина почувствовала, как по телу заструилась сила, но теперь от этого лишь выступили новые слезы на глазах.

— Если бы ты могла узнать, насколько ты мне дорога. — Шепот, и горячее дыхание над самым ухом.

— Я знаю. Знаю, потому что ты мне дороже всего мира.

— Так будь со мной…

— С тобой, или твоей?

Ладонь на запястье сильно сжалась.

— Ты мне предназначена, Алина. Ты сама это знаешь.

— Да. Но до того дня, как ты наденешь на меня оковы, у меня все еще есть выбор. И я не выбираю твой путь.

Хватка ослабла. Настолько, что Алина легко освободила руку и шагнула назад, словно начертила между ними пропасть.

— Ты не сможешь сбежать от меня. Я всегда найду тебя. А не найду я, найдет Мал.

— Но ведь однажды ты его убьешь.

Она сама не поняла, откуда в ее словах взялось столько холода и жестокости.

Александр сжал кулаки и гордо поднял голову, снова став тем самым повелителем теней, которого она встретила в Крибирске, кажется, целую жизнь назад.

И когда он заговорил, никто бы не посмел сказать, что у него может быть сердце.

— Ради Равки и ради моих людей я отрекся от своего имени, от души, от верности клятвам, и от всего, что было мне дорого. И если понадобится, я отрекусь и от крови, и от…

— Меня.

— Да.

Коротко кивнув, Алина скрылась за дверью.

Александр смотрел ей вслед, пока в голове набатом стучало собственное «да».

Кварцевые глаза вернулись к искусно выполненной карте.

У него еще остались дела.

Такие, как военный совет, следующим же вечером, где ему, заклинателю теней, приходилось делать вид, что он вовсе не сгорает от желания одним взмахом руки разрубить пополам и царя, и всех находящихся в зале советников.

— Прошло уже почти полгода с тех пор, как ты привез сюда заклинательницу солнца, а каньон все еще продолжает убивать моих людей.

Дарклинг подавил раздражение.

— Я понимаю вашу обеспокоенность, и разделяю ее в полной мере. Но я меньше всего хотел бы потерять заклинательницу солнца при неудачной попытке уничтожить каньон. Именно поэтому мы все еще испытываем границы ее силы.

— Что за бред, мальчишка?! Мы все вчера своими глазами видели, как она осветила чуть ли не всю столицу. О каких границах силы ты болтаешь?

— Каньон был создан скверной, совсем иной силой, с которой мы не до конца знакомы…

— Разве приказ царя прозвучал для вас непонятно?

Дарклинг повернул голову к царевичу, который решил почтить своим редким присутствием собрание. Он, конечно же, не уехал лишь потому, что, не далее чем этим утром, мучился от жуткого похмелья, и не смог оседлать коня. Но это не мешало Василию Ланцову смотреть на Дарклинга и раздуваться от мнимой важности.

Как приятно хрустела бы его шея…

— При всем уважении, мой царевич, но я пекусь о благополучии Равки не меньше вас и вашего благородного отца. — Он особо выделил предпоследнее слово. — Мои клятвы остаются нерушимыми, как и моя верность.

Голубая лента на груди царевича натянулась, когда он нарочито широко распрямил плечи и выпятил грудь.

— Помните об этом, как и о том, какая участь постигла Черного Еретика.

Иван возле двери напрягся. Царь кинул на сына горделивый и самодовольный взгляд. Василий демонстративно положил руку на рукоять сабли.

Дарклинг только снисходительно улыбнулся.

— Я никогда этого не забуду.

Он определенно не забудет собственноручно свернуть шею мальчишки, когда придет время.

Когда придет время…

Когда придет время, он взойдет на золотой трон. Станет царем, и больше никогда не преклонит ни перед кем колени.

Только теперь слишком явственно он видит другой трон рядом. Пустой. Холодный. Ненавистный.

Злость все еще плещется в нем, даже после бессонной ночи, и Дарклинг не слышит ни донесений, ни предложений, совершенно ничего.

Только свое оглушительное «да».

Алина тоже его слышит.

— Ты знала?

— Да.

Они с Женей лежали друг напротив друга, и портная перебирала каштановые локоны, которые выбивались из красивой прически, которую Алина так и не расплела. На ней все еще был кафтан, черно-золотой. Ей казалось, что как только она его снимет, что-то в ней очень сильно изменится, и надеть снова она его уже не сможет.

— Кто еще?

— Иван.

— Все?

— Да.

Женя отвела взгляд, тихо прошептав:

— Мне, наверное, стоило тебе рассказать.

— Думаю, у тебя были весомые причины молчать. Я тебя не виню, и ты этого не делай.

Девушка грустно улыбнулась, сжав руку подруги.

— С того самого дня, как я переступила порог дворца и поняла свою исключительность, я свято верила, что дружба — непозволительная роскошь для меня…

— У тебя есть моя дружба, что бы ни случилось.

Они крепко обнялись, и обе чувствовали себя снова всего лишь восемнадцатилетними девочками, на долю которых выпало слишком много испытаний.

— Я не знаю, что ждет нас дальше. Но, что-то меняется, я чувствую это. И если ты с нами, я верю что не все еще потеряно.

— Не говори такого, пожалуйста. Ты ведь куда лучше других знаешь, что я не смогу остановить его, даже если очень захочу.

— Так не останавливай.

Женя взяла ее лицо в свои руки, собираясь сказать что-то еще, но в дверь постучали. Как-то… нерешительно.

Портная вскочила. Открыла гостю. И застыла. Покраснела.

— Привет, Давид.

Алина не сдержала улыбки, наблюдая за подругой. Не проходило и дня, чтобы она не удивлялась чему-то в Жене. И вот теперь снова. Весь ее мир за шаг от того, чтобы рухнуть в пропасть и разбиться на осколки… А она краснеет перед долговязым фабрикатором, который через ее плечо уже с интересом рассматривает обожженное дерево паркета.

Но заклинательница солнца едва слышит как запинается Женя, задавая нелепые вопросы, и как Давид слишком коротко отвечает.

Она следит, как фабрикатор с легкостью удаляет черноту с дерева, и как под его пальцами зеркало снова становится целым. Крестьяне наверняка прозвали бы его несчастливым, и никогда бы не смотрелись…

— Давид, — и Женя, и сам парень, удивленно оборачиваются на звук ее голоса. Они, как-то даже забыли о присутствии Алины, слишком увлеченные своей беседой. — Можно мне спросить тебя?

— Да.

— Усилитель подчиняется гришу, только если тот сам убьет его, верно?

— Ну почти.

Женя предостерегающе замотала головой за спиной фабрикатора, но Алина продолжила.

— А если кто-то другой убьет носителя и отдаст усилитель гришу? Он получит власть над силой другого, верно?

— В теории да, но…

— Но? — столько надежды в крохотном слове.

Глаза Давида загорелись, уловив явный интерес, и он тут же забыл о предыдущей работе. Голос его стал куда более уверенным и твердым, и Жене оставалось только разрываться между восхищением и страхом.

— Сила усилителей изучена слабо, ведь они очень редки. Но, если сила усилителя разделена между двумя, как в случае, о котором ты говоришь, то убивший носителя, получает больше власти конечно, но и отдает часть своей силы тоже. — Алина хотела задать вопрос, но Давид даже дыхания не перевел. — И чем сильнее усилитель, тем крепче будет связь. Я также проводил некоторые свои исследования, в том числе, в записях Морозова, который, как вы знаете, был величайшим фабрикатором. Так вот, я могу предположить, что если усилитель будет убит двумя гришами одновременно, то он создаст связь настолько прочную, что каждый сможет пользоваться даром другого, и в то же время питать друг друга. Такой союз будет…

— Вечным.

Алина выдохнула, с трудом заставив себя снова набрать воздуха в легкие.