– Некоторые говорят, что мне надо с тобой познакомиться. А почему они так говорят?

Мне показалось, будто Бенни включил фонарик и светит им прямо мне в глаза. Что я должна была ему ответить? Я на секунду задумалась.

– Думаю, потому что больше никто не хочет брать на себя такую ответственность – дружить с тобой и со мной. Им будет проще, если мы подружимся между собой. Так они отделаются от этой работы. И будут думать, какие они молодцы, что нас свели.

Бенни смущенно уставился на свои ноги, на громадные снегоходы:

– Что-то вроде того. – Он сунул руку в карман, вытащил жестяную баночку и протянул мне: – Хочешь?

Я взяла леденец, положила в рот и сделала глубокий вдох. Все вдруг обрело свежесть и чистоту, и наше дыхание соединилось в морозном воздухе, наполнявшем салон автобуса, и у меня хватило смелости спросить:

– Ну так что, стоит нам подружиться?

– Это кое от чего зависит.

– От чего?

Бенни снова опустил глаза, и я заметила, как краснеет его шея снизу вверх, от края шарфа.

– Наверное, оттого, сильно ли мы понравимся друг другу.

– А как мы это поймем?

Похоже, мой вопрос ему понравился.

– Ну, давай посмотрим. Выйдем вместе из автобуса в Тахо-Сити, выпьем горячего шоколада в кафе «У Сида» и поболтаем о том о сем, начиная с того, откуда мы сюда приехали, и много ли было мест, от которых нас тошнило, и как сильно мы ненавидим своих предков.

– Я свою маму не ненавижу.

Похоже, Бенни удивился:

– А отца?

– Я его не видела с тех пор, как мне было семь лет. Наверное, можно сказать, что я его ненавижу, но это никак не зависит от наших нынешних отношений. Их просто нет.

Бенни улыбнулся. Улыбка преображала черты его лица, казавшиеся разрозненными деталями – веснушки, крючковатый нос, огромные глаза, – в нечто чистое и радостное, почти младенческое по красоте.

– Хорошо. Вот видишь, мы уже к чему-то движемся. Ладно, сходим к «Сиду». После минут пятнадцати – двадцати болтовни нам либо станет скучно, хоть плачь, потому что не сможем сказать друг дружке ничего интересного, и тогда ты, наверное, извинишься, скажешь что-нибудь насчет домашнего задания и смоешься от меня, и потом до конца учебного года мы будем друг от друга шарахаться в коридорах, потому что все это будет по-уродски… или нам все же окажется интересно разговаривать друг с другом, и тогда мы повторим встречу раз и, может, еще раз и покажем нашим одноклашкам, что они были правы. Таким образом мы исполним свой долг ответственных граждан, сделаем товарищам приятное. Двойная победа получится.

Разговор был таким легким, таким взрослым и откровенным, что у меня даже голова закружилась. Знакомые мне подростки так не разговаривали. Они ходили на цыпочках вокруг правды, не высказывая ее, а невысказанному придавали такой смысл, какой сами очень хотели. У меня уже было такое чувство, будто бы мы с Бенни вступили в некое тайное общество, в сути которого никто из наших товарищей по школе не сумел бы разобраться.

– То есть ты хочешь сказать, что хочешь попить горячего шоколада, – резюмировала я. – Со мной.

– Если честно, я предпочитаю кофе, – сказал Бенни. – Но подумал, что ты любишь горячий шоколад.

– Я тоже больше люблю кофе.

Бенни улыбнулся:

– Вот видишь, хорошее совпадение. Может быть, все же есть надежда на дружбу.

Мы доехали до города, сошли с автобуса и прошагали по заваленному снежной кашей тротуару к кафе на главной улице. Я искоса смотрела на Бенни, как он топает в своих гигантских «луноходах», обмотав шарф вокруг подбородка и натянув вязаную шапку на лоб – так, что от его лица была видна только полоска около глаз шириной дюйма четыре. Он повернул голову, увидел, что я смотрю на него, и снова покраснел. Я поймала себя на том, что мне нравится, как его лицо отражает эмоции, что его легко прочесть и понять. На ресницы Бенни садились снежинки, и мне вдруг захотелось протянуть руку и смахнуть их. В том, что мы были рядом, чувствовалось что-то совершенно естественное, как будто мы вместе довели игру до конца и оба вышли победителями.

– А почему ты сегодня ехал на автобусе? – спросила я, когда мы встали в очередь в кафе.

– Моя мама в очередной раз расквасилась, не смогла за мной приехать.

Он сказал это так небрежно, что я была потрясена.

– «Расквасилась»? Что же, она позвонила в администрацию школы в слезах и велела тебе ехать на автобусе?

Бенни покачал головой:

– Позвонил отец. И у меня есть сотовый.

– А… понятно. – Я постаралась вести себя так, будто это совершенно нормально, будто я знаю уйму подростков, у которых есть свои собственные сотовые телефоны. Мне ужасно хотелось выспросить Бенни о разных мелочах жизни в его мире. Хотелось хорошенько пощипать его перышки и увидеть оголенную кожу. – И он не предложил прислать за тобой водителя, нет?

– Тебя почему-то ужасно интересует, какими средствами передвижения я пользуюсь. Тема очень скучная, на мой взгляд. – Извини. Просто ты вроде бы не из тех, кто ездит на автобусе.

Бенни посмотрел на меня, и по его лицу пробежала тень печали.

– Значит, ты знаешь, из какой я семьи.

Я почувствовала, что краснею:

– Да нет, не то чтобы… Прости, это было невежливо с моей стороны.

Прежде мне ни разу не доводилось разговаривать с богачом. Может быть, следовало учтиво не замечать той роскоши, которая их окружала? Может быть, их богатство было столь же очевидным, как их внешность, цвет волос, национальность или спортивные таланты? Почему говорить об этом считалось неприличным?

– Нет, – ответил Бенни. – Все нормально. Да, у нас есть водитель, но если бы мои родители прислали его за мной, я бы их убил. Хватит уже того, что…

Он не договорил, и я вдруг поняла, что богатство так же угнетает его, как меня – наша кочевая жизнь.

Наша очередь подошла, и мы заказали кофе. Когда я достала кошелек с мелочью, Бенни взял меня под локоть.

– Не делай глупостей, – сказал он.

– Я могу себе позволить чашку кофе, – ответила я и словно бы ощетинилась.

Я задумалась: а знает ли Бенни, из какой я семьи?

– Можешь, конечно, – сказал Бенни и быстро отдернул руку, после чего вынул нейлоновый бумажник из заднего кармана и положил на стол одну хрустящую, новенькую стодолларовую купюру. – Но зачем тратить деньги, когда в этом нет нужды.

Я смотрела на эти сто долларов, стараясь не вести себя по-идиотски, но не получилось.

– Тебе родители дают сотни на карманные расходы?

Бенни рассмеялся:

– Господи, нет, конечно. Карманных денег мне вообще больше не дают – не доверяют. Эти деньги я стащил из отцовского сейфа. В качестве кодовой комбинации он использует дату моего рождения. – Бенни широко, заговорщицки улыбнулся мне. – Для человека, считающего себя намного умнее других, мой отец на самом деле довольно туповат.

Теперь, оглядываясь на начало нашей дружбы, я вспоминаю это неловкое время, и сладкое, и горькое, как мы оба спотыкались, бродя около колоссальных различий тех миров, в которых мы выросли. Общее мы находили в основном в том, что нам обоим не нравилось. Мы были странной, неравной парочкой. Мы стали встречаться после школы пару раз в неделю. Бывали дни, когда я смотрела вслед задним фарам промчавшегося мимо меня «лендровера», набиравшего скорость. Но чем дальше, тем чаще я обнаруживала Бенни, ожидавшего меня на автобусной остановке. Он всегда приносил пару запасных варежек в рюкзаке и молча протягивал их мне, а потом мы переминались с ноги на ногу на морозе. Доехав до города, мы шли в кафе «У Сида», пили кофе и делали уроки. Бенни любил рисовать, и я наблюдала за тем, как он рисует в блокноте комиксы, изображая посетителей кафе. Потом мы шли на заснеженный берег озера и смотрели на то, как ветер превращает воду в ледяное желе.

– А ты ездишь со мной на автобусе потому, что тебе хочется, или потому, что твоя мама так часто «расквашивается»? – спросила я у Бенни однажды в феврале, когда мы с ним сидели на берегу озера за засыпанном снегом столиком для пикника и пили быстро остывающий кофе из бумажных стаканов.