– Можно мне хотя бы взять шоколадного печенья, мама? Маленький кусочек, ну пожалуйста… Я его быстро съем.

Мама покачала головой. Затем достала из сумки батончик, развернула упаковку и протянула мне.

– Избыток сахара плохо сказывается на здоровье, Ханна. Когда приедем домой, прочтем, к каким последствиям для твоего тела приводит излишнее потребление сахара. Давай бери свои сандалии, нам пора ехать.

Не прощаясь с другими гостями, мама поспешила к воротам. Когда я догнала ее уже у машины, то обернулась в последний раз. У садовой ограды стоял мужчина, который столько рассказал про божьих коровок. Он помахал мне, и я быстро вскинула руку, чтобы мама не заметила. Потом мы поехали домой.

– Избыточное употребление сахара и сахаросодержащих продуктов может вызывать следующие симптомы, – зачитала мама из книги, в которой на все есть ответ. Она взяла ее с полки в гостиной, едва мы вернулись домой. – Усталость, апатия, тревожные состояния, проблемы с желудком и кишечником, нервозность, нарушения сна и концентрации, а также порча зубов. Вот видишь, – она захлопнула толстую книгу, очень громко. – Радуйся, что тебе не пришлось есть печенье.

Я кивнула. Мама всегда ко мне внимательна и желает мне только хорошего.

В следующее мгновение в дверях гостиной появился Йонатан. Должно быть, он только проснулся.

– Что это вы там делаете? – спросил он, сонно протирая глаза.

– Ничего, Йонатан, – мама улыбнулась и подмигнула мне.

У нас с мамой есть секрет. И мы с ней всегда были очень близки…

– Ханна?

Я моргаю.

– Ханна?

Поднимаю голову со стола.

Передо мной стоят два незнакомых человека. Мужчина в сером костюме и высокая женщина с короткой стрижкой. Я вздрагиваю от испуга и сажусь прямо, с ровной спиной, как следует сидеть за приемом пищи. Женщина протягивает мне руку. Я выставляю обе руки и медленно поворачиваю, чтобы она могла взглянуть сначала на мои ногти, а потом на ладони. Я еще не все показала, как вдруг она хватает мою правую руку и трясет. Женщина и мужчина говорят:

– Здравствуй, Ханна.

И сообщают, что сестра Рут пока не придет, потому что ей нужен перерыв.

– Она же провела здесь с тобой столько времени, – улыбается женщина.

Потом она представляется доктором Хамштедт, только она совсем непохожа на доктора. На ней нет халата. Я хочу сообщить ей об этом, потому что она, возможно, просто забыла надеть халат и теперь может нарваться на неприятности. Но я ничего не успеваю сказать, потому что заговаривает мужчина. Он тоже не желает смотреть на мои руки, притом что сам из полиции. Даже показывает мне удостоверение. И смеется, потому что на фотографии выглядит совсем не так, как в действительности.

– Видишь ли, тогда я еще был молодым и красивым.

Должно быть, это шутка, но едва у меня вздрагивают уголки губ, мужчина вновь становится серьезным.

– Ханна, мне необходимо как можно скорее осмотреть ваш дом, – произносит он и садится на стул, на котором прежде сидела сестра Рут.

Затем вытягивает шею, чтобы получше разглядеть мой рисунок, и указывает пальцем на то место, где у папы красное пятно на голове.

– Из того, что мне рассказала сестра Рут, я могу заключить, что этой ночью у вас дома произошло нечто скверное. И вы с мамой, вероятно, так испугались, что убежали, и это привело к несчастному случаю, в котором она пострадала.

Теперь он берет мой первый рисунок, где я нарисовала папу с мамой в лесу, и показывает на платок у папы в руке.

– Тебе нечего бояться, Ханна. Скажи мне, где ваша хижина, и я обо всем позабочусь. И с тобой не случится больше ничего плохого, обещаю.

– Послушай комиссара Гизнера, Ханна. Ты можешь доверять ему, – говорит женщина.

– Где ваша хижина, Ханна? Можешь описать дорогу туда? – спрашивает полицейский.

И доктор Хамштедт добавляет следом:

– Не бойся, здесь ты в безопасности.

Эти люди вовсе не кажутся мне такими уж злыми. В особенности полицейский оказался куда приятнее, чем я предполагала. И все-таки у меня нет желания говорить с ними. Я хочу, чтобы вернулась сестра Рут. Или хотя бы поспать. Кажется, они меня понимают, потому что оставляют в покое, едва я снова кладу голову на стол и закрываю глаза. Хочется снова подумать о чем-то приятном, но не выходит. Я напряженно прислушиваюсь, жду, когда эти люди наконец-то встанут и выйдут за дверь. А они все сидят. Я досчитала до 148, и вот слышу, как стулья шаркают ножками по полу, а еще через мгновение – тихо притворяется дверь.

Мы сворачиваем на парковку перед больницей. Время – почти четыре.

Карин хватает меня за руку. Ладонь у нее мокрая и холодная. Она что-то говорит, но я ничего слышу, только кровь стучит в ушах. Мы не бежим, не штурмуем двери, ступаем осторожно и боязливо. Все происходит как в автоматическом режиме. Потянуть на себя дверь. Пройти несколько шагов через вестибюль. К стойке регистрации, где сидит женщина. Я двигаю ртом, хочу сказать, что мы родители Лены Бек, доставленной к ним этой ночью. Нам нужно в отделение экстренной хирургии. Не знаю, как звучит мой голос, и произношу ли я фразы в том виде, какими составил их у себя в голове. Женщина за стойкой тоже шевелит губами, берется за телефонную трубку. Карин берет меня за руку и оттаскивает в сторону. Смотрит на меня. У нее бледное лицо, глаза мелко подрагивают. Я вижу, как она нервно переступает с ноги на ногу, и беру ее за плечи. Хочу сказать, чтобы она успокоилась, и, по всей видимости, так и говорю, потому что Карин кивает.

Приходит врач или санитар, я не знаю точно. Во всяком случае, на нем белый халат. С ним мужчина в сером костюме. Звучат какие-то имена, мне пожимают руку. Мы следуем за ними к лифту, едем то ли вверх, то ли вниз. Время как будто стало вязким. Лифт замирает, кто-то из провожатых касается моего плеча. Вероятно, это значит, что нам пора выходить. Карин снова вцепилась в мою руку, крепко сжимает ее. Наша процессия доходит до середины коридора и останавливается. Карин резко выпускает мою руку. Только потому, что я отвлекаюсь на это, мое внимание переключается на происходящее.

Врач произносит:

– Будет лучше, если войдет кто-то один. Состояние стабильно, но она все еще без сознания. Желательно, чтобы она приходила в себя без внешних раздражителей. Кроме того, нельзя исключать состояние шока.

– Иными словами, мне нельзя с ней говорить, – заключаю я с глуповатым видом.

Человек в сером костюме, комиссар полиции, говорит:

– Сейчас нам прежде всего нужна ваша помощь, чтобы безошибочно ее опознать. Все прочее можно обсудить позже.

– Я войду. – Я говорю это, обращаясь к Карин.

Она кивает. Именно так мы решили, еще много лет назад. Я возьму на себя обязанность опознать мертвое тело нашей дочери, укрытое тонким полотном, лежащее на столе. Я должен был взять ее руку и в последний раз поцеловать холодный лоб. Сказать, что мы ее любим.

Только теперь мы не в отделении судмедэкспертизы, а в больнице, и наша дочь жива. Врач берет меня под руку и ведет к следующей двери, отделяющей коридор от обособленной зоны. За моей спиной Карин спрашивает комиссара, что будет дальше. Я не слышу его ответ – врач прикрывает за мной дверь. Внезапно я робею, задумываюсь, как выглядит наша дочь, после всех полученных увечий. В то время она училась на четвертом семестре педагогического факультета. Юная девушка, которая едва расправила крылья. Теперь ей тридцать семь лет, взрослая женщина. И если б в ту ночь ее не вырвали из жизни, возможно, она была бы замужем, имела бы собственных детей…

– Пожалуйста, не пугайтесь, – говорит врач, когда мы подходим к ее палате. Он уже держится за дверную ручку, но медлит. – У нее повреждено лицо, главным образом порезы. Но выглядит хуже, чем оно есть на самом деле.

Я издаю невнятный звук, на большее не хватает воздуха. Грудная клетка скована. Врач поворачивает ручку. Дверь приоткрывается.