Восточный Лондон, к которому ОТНОСИТСЯ Уайтчепел, был плебейским районом, где селились нищие иммигранты. Во внушительном списке подозреваемых – там больше ста фигурантов – много выходцев из Российской империи. Фамилии в основном польские или еврейские, но по меньшей мере три человека обозначены как русские. Присмотритесь к ним – может быть, один из них вам подойдет.

В меморандуме сэра Мелвилла Макнахтена, главного констебля Скотленд-ярда, поминается некий Михаил Острог, «сумасшедший русский врач, рецидивист и несомненно маньяк с наклонностями убийцы. Установлено, что он жестоко обходился с женщинами, а также носил с собой хирургические ножи и другие инструменты; его репутация самого скверного свойства, а местонахождение во время уайтчепельских убийств не установлено».

Про Острога известно, что врачом он был самозванным, а промышлял главным образом мошенничеством. Во время описываемых событий ему уже 55 лет. Умрет он в сумасшедшем доме. В общем, хороший кандидат, берите.

Несимпатичный мужчина М. Острог[104]

Следующий – настоящий доктор, Александр Педаченко тридцати лет. Про него пишут, что он был психически нездоров, а кроме того вроде бы состоял на службе в Охранке и находился в Англии по ее заданию. Тоже неплохой вариант.

Третий объект – женщина, что вполне возможно, поскольку убитые проститутки сексуальному насилию не подвергались. Звали эту особу Ольга Tchkersoff, швея 24 лет. В Англию она приехала за год до трагических событий с родителями и младшей сестрой. Родители умерли, сестра занялась проституцией и скончалась от неудачного аборта за месяц до первого убийства. Есть версия, что от вереницы несчастий Ольга тронулась рассудком и начала свирепо истреблять женщин нелегкой судьбы.

У меня в повести «Декоратор» Джеком Потрошителем работает субъект, отчасти похожий на Александра Педаченко. Убийства в Англии прекращаются, потому что маньяк возвращается на родину, и продолжает свою противоправную деятельность уже в России. (На пути социопата оказывается Эраст Фандорин).

Повесть, как я уже говорил, получилась так себе. Поэтому попробую подойти к штанге еще раз, вместе с вами.

Вообще должен вас предупредить, что эта литературная тропа затоптана, будто по ней прошло стадо слонов. Кто только не беллетризировал ужасную сагу о Потрошителе. Первый опус вышел в свет в октябре 1888 года, когда Джек еще не закончил свою кровавую карьеру.

Но предшественники не должны вас смущать. Все их версии не доказаны, а некоторые абсолютно фантастичны. Чем мы с вами хуже?

Обзаведитесь собственным Потрошителем. И пусть он будет страшнее всех прочих.

Задание

Нужно написать хоррор сегмента «маньяк-стори», – если применять профессиональную рыночную терминологию. Выражаясь по-человечески, нужно написать вгоняющее в трепет повествование о злодее, одержимом навязчивыми помыслами.

Дам совет, касающийся не техники, а генератора – того самого, авторского, о котором мы говорили на первом уроке.

Не пытайтесь вычислить, какая разновидность страха сильнее всего подействует на читателей. Пишите о том, чего сами до смерти боитесь. Имитация страха вызывает зевоту – именно поэтому так скучно бывает смотреть фильмы ужасов. Ты чувствуешь, что взрослые, циничные дяди и тети, пугающие тебя вампирами или ожившими мертвецами, сами их совершенно не боятся.

Иное дело – настоящий, неподдельный страх. Он заразен, как коронавирус. Если кто-то рядом очень аппетитно боится чего-то даже несильно страшного, окружающие тоже начинают ежиться.

Помню, у нас в детском саду одна девочка пронзительно визжала при виде ночных мотыльков. (Эта редкая боязнь, как я теперь знаю, называется «лепидоптерофобией»). Чего в них страшного-то, допытывался я. Они мохнатые и колотятся в стекло, шепотом ответила девочка, зажмурившись. Шепот был такой страшный, что с этого момента я, помню, тоже стал опасаться безобидных созданий.

Запомните: секрет литературного успеха не в том, что вы шепчете, а в том, как вы это шепчете. Шепчите страшно. Читатель должен почувствовать себя маленькой девочкой. Она в темной комнате, а снаружи в стекло колотится мохнатый маньяк.

В качестве стилистического образца возьмем Оскара Уайльда, современника Джека Потрошителя. Конечно, не Уайльда-комедиографа, а Уайльда, автора одного из самых страшных литературных произведений – про Дориана Грея. Потому что взрослый и умный человек знает, что больше всего на свете нужно бояться самого себя и того, во что ты можешь превратиться, если твоя черная сторона возьмет верх над белой.

В этом романе Уайльд не манерничает, не выписывает стилистических арабесок, а наоборот, мстительно расправляется с эстетизмом.

«Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мертвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали, кто это».

Впрочем, если вам захочется прицепить на лацкан крашеную ромашку и поупражняться в искусстве циничных парадоксов – пожалуйста.

Лишь бы получилось жутко.

Желтая перчатка

Рассказ

Стены узкой, щелеобразной комнаты были обклеены старыми газетами. Должно быть, у хозяина номеров не хватило денег на обои либо же он передумал тратиться, решил, что невзыскательным постояльцам сойдет и так. Глинскому это даже нравилось: обитать среди мильона слов, утративших всякую ценность. Не такова ли и наша с тобой жизнь, говорил он.

К окну липла ноябрьская мгла, густая и коричневая, как столярный клей. Угольная пыль, носившаяся в воздухе, оседала на стекле причудливыми узорами. Время от времени дождь смывал их, но скоро появлялись новые.

– Смотри. – Глинский показал худым пальцем. – Как будто зрачок. Смотрит на нас снаружи.

Соня обернулась.

– Не выдумывай. Совсем непохоже.

– Это Лондон. Глядит немигающим круглым глазом, как ворон. Ждет, когда я…

Он не договорил, потому что у Сони страдальчески искривилось лицо, и перешел на шутливый тон:

– Знаешь, этот город похож на дурнушку, которая знает про себя, что она безнадежно уродлива, и даже не пытается приукраситься. Наоборот, еще и нарочно носит платья старушечьего цвета. Серые дома, серое небо, серый воздух. Единственный источник света в этом мышином мире – твой прекрасный лик с конопушками. Они как память о солнце.

Соня улыбнулась, довольная, что он перестал хандрить.

– Оставь мой лик в покое. Я отлично знаю, что некрасива.

Она действительно была нехороша: скуласта, курноса, с тускло-рыжими волосами, с ранними, горькими морщинами в углах рта.

– Ах, брось. Красивое лицо, на которое все пялятся, неинтересно. Оно даже пошло, как всё общедоступное. Подлинная красота – та, которая открывается только тебе и больше никому не предназначена. Когда ты смотришь на меня, ты прекраснее всех женщин мира.

По вечерам Глинский становился говорлив, не умолкал ни на минуту. Соня знала: это от страха, что начнется приступ. Больному казалось, что, если не молчать, клокочущий в горле кашель отступит. Но всегда заканчивалось одним и тем же.

– Я знаю, что лондонская серость объясняется очень просто. Здесь топят углем, из-за этого воздух пропитывается сажей, – перешел на другое Глинский. – Но как же тут копотно. Нечем дышать… А у нас топят дровами. Как я люблю этот запах! Идешь по Замоскворечью, отовсюду тянет дымком. Я умел различать: вот сосновые дрова, вот еловые, а это тополь. В ноябре у нас уже бывает снег. Ранняя зима – лучшее время года. Всё делается белым, чистым, нарядным.

– И по утрам в сугробах находят замерзших пьяниц, – сказала Соня. Ее нервировало, когда Глинский ностальгировал по родине.

– Снег облагораживает даже мертвых пьяниц. На первом курсе я подрабатывал в факультетской анатомичке. Один раз мы забирали с улицы бродягу, его зарезали около пивной. Помню: алое на белом и строгое, посверкивающее инеем лицо. А здесь смерть безобразна. Ты читала, что сделал Джек Потрошитель со своей последней жертвой? Кишки вывалены в грязную лужу, печень наполовину.