– Мне знакомо это имя, – кивнул Павел Александрович. – Он ведь из ссыльных? Значит, достойный человек.

– Весьма достойный. Будет и свидетелем, и поручителем.

Бахметев вдруг нахмурился:

– К вам домой? У вас, верно, и жена есть?

– Нет. Я вдовец, – ответил Александр Иванович очень сухим тоном, давая понять, что на эту тему говорить не следует, да и соболезнования будут излишни.

Но чудной собеседник и не подумал соболезновать.

– Это очень хорошо! – с облегчением воскликнул он, но в следующий миг сообразил, что вышло неловко, и сконфузился. – Не в том смысле хорошо, что вы овдовели, а просто я всегда сбиваюсь в присутствии дам.

Герцен расхохотался – очень уж комичный вид был у извиняющегося.

– Не радуйтесь раньше времени. Дама там тоже будет, и дама с характером.

Смятенная душа

Наталья Алексеевна долго собиралась с духом, прежде чем спуститься на первый этаж, в гостиную. В последнее время она все время запаздывала – и к столу, и к выходу, если предстояла прогулка или выезд втроем. Нужно было приготовиться или, как она это называла, «облачиться в доспехи». Что-то они защищали всё хуже, эти доспехи.

Уже укрепившись духом и даже выйдя на лестницу, она вновь застыла на середине.

Снизу донесся веселый голос, сказавший:

– Помилуйте, да на гвоздях-то зачем?

Другой, глуховатый, ответил:

– Это я в житии одного схимника почерпнул, он в пещере на «доске гвоздинной почивал во презрение к плоти». Мало ли какие неудобства будут на острове Нухива. Только я не на гвоздях – на кнопках, какими, знаете, бумагу пришпиливают. На гвоздях попробовал. Плохо высыпаешься.

– Я думаю! – воскликнул третий собеседник, залившись веселым, детским смехом. – Ах, что же Наташа? Ей бы послушать!

Первый голос был Искандера, второй, должно быть, оригинала Бахметева, третий – Колин, это был муж Натальи Алексеевны. Услышав свое имя, молодая женщина побледнела, развернулась и стала вновь подниматься, стараясь не скрипеть ступенями.

«Скверная, скверная тварь», – шептала она в смятении.

Смятение поселилось в ее душе две недели назад, с того дня, как они втроем катались по Темзе и неуклюжий Коля (он был на веслах) качнул лодку. Наталья Алексеевна как раз привстала, чтобы дотянуться до пикниковой корзины, потеряла равновесие и упала прямо на Искандера, а он ее подхватил. Вдруг потемнело в глазах, стиснулось дыхание, по телу прокатилась горячая волна, оно всё обмякло – и Наталья Алексеевна с ужасом поняла, что любит его, любит невыносимо. То есть она, конечно, любила его и прежде – как Колиного ближайшего друга, как прекрасного человека и вообще Герцена, но есть любовь и Любовь. Бог весть когда первая переросла во вторую, но маленькое происшествие в лодке открыло Наталье Алексеевне глаза на весь кошмар ее положения.

Ежели бы собрать всех живущих на свете мужчин, от Лапландии до Патагонии, Искандер был единственный, кого ни в коем случае нельзя было пускать в сердце. Двойного предательства бедный, славный, ранимый Коля просто не переживет. И главное как это будет пошло! Столько разговоров и мечтаний о России, о прекрасных идеях, о грядущем человечестве, а в итоге тривиальнейший адюльтер? Позор. Позор и гадость.

Хорошо, что мужчины с их всегдашней спасительной слепотой ни о чем не догадывались. Наталья Алексеевна дала себе клятву, что выжжет из души постыдную слабость каленым железом. А не выйдет – можно взять и уехать от них обоих. По крайней мере это будет честно.

Ободренная этой новой мыслью, она наконец взяла себя в руки и сбежала вниз.

– Прошу прощения, – весело сказала она, войдя в гостиную, – зачиталась Флобером. Вот писатель, понимающий женщин!

– Весьма неделикатная ремарка в присутствии другого писателя, – шутливо ответил Искандер.

J. Swain (based on the artwork of G. Du Maurier). Illustration for a novel by Elizabeth Gaskell “Wives and Daughters”. 1864. Wood engraving. Published in The Cornhill Magazine, October. British Library.

Мужчины поднялись. Бахметев сжал даме пальцы сильнее нужного, смутился, отдернул руку. Он был некрасивый, но милый. На двоих остальных Наталья Алексеевна нарочно не смотрела.

– Ах, Натали, ты пропустила такой рассказ! – упрекнул муж. – Представляешь, Павел Александрович ходил с бурлаками по Волге. И нанимался в артель грузчиков.

– Зачем же? – спросила она, тронув левую щеку. Та горела, потому что слева, близко, стоял Искандер.

– Надо было понять, прав ли Руссо насчет пользы простого труда для развития личности, – объяснил Бахметев. – Не прав. Тяжкий физический труд унизителен и превращает человека в рабочую скотину. В будущем выполнять его станут машины, и тогда будет возможно равенство. Не раньше.

Разговор был привычный, русский. Наталье Алексеевне стало спокойней.

– А что вы решили с двадцатью тысячами? – спросила она Искандера и даже сумела посмотреть ему в глаза.

– Две вещи. Распоряжаться этими деньгами будем мы с Николаем. Я положу их к Ротшильду сроком на десять лет, под пять процентов. Ежели Павел Александрович передумает, деньги ему вернутся. Эти условия закрепляются распиской.

– Не надо никакой расписки, – забеспокоился Бахметев. – И десяти лет не надо. Просто возьмите и всё.

– На иных основаниях мы не договоримся, – отрезал Искандер. – Придется вам искать других бенефициантов.

«Как поразительно сочетаются в нем доброта и сила», – подумала Наталья Алексеевна и отвернулась.

– Хорошо, – вздохнул увалень. – Коли вы настаиваете, пусть расписка.

Банковская контора Ротшильда в Нью-Корте (Сити)[78]

– И вот еще что, – подумав, сказал Искандер. – Раз уж мы поедем в ротшильдовскую контору для оформления, я бы посоветовал вам поменять деньги на золото. Курс бумажного франка в связи с грядущими итальянскими событиями ненадежен. Пока вы плывете до Тихого океана, Маленький Наполеон может вовсе угробить свою валюту. Она уже сейчас котируется по ноль девяносто пять.

«Есть ли области знания, в которых он не разбирался бы?» – подумала Наталья Алексеевна, садясь подле мужа. Она была очень счастлива и очень несчастна.

Баррикада и канава

По пути в Гринвич сначала разговаривали о Наталье Алексеевне. Огарев тревожился за здоровье жены. В последнее время у нее участились мигрени, приступы меланхолии, она то приходила в ажитацию, то лила беспричинные слезы. Перепады ее настроения были непредсказуемы. Взять хоть сегодня. Сама ведь сказала: «Поедемте все вместе провожать чудака в плаванье» – а в последний миг перед выходом вдруг: нет, езжайте без меня.

– У женщин бывают разные выкрутасы. Они не такие, как мы, – сказал на это Искандер, глядя на мутную воду Темзы, по которой шлепал колесами городской пароходик. – Причуды Натальи Алексеевны это, брат, пустяки.

И вздохнул, вспомнив собственную покойницу супругу.

Николай Платонович всплеснул руками, пораженный внезапной мыслью.

– Послушай! А не беременна ли она? Вот была бы штука! Мы уж отчаялись.

У Александра Ивановича на высоком лбу сдвинулись брови.

– Очень возможно, – с некоторой сухостью сказал он и поменял тему: – Я вот думаю, какая потеря для России, что люди вроде Бахметева уезжают из нее за тридевять земель, за химерой, только б быть подальше. А ведь они понадобятся, когда грянет буря. Именно такие: сильные, способные спать на гвоздях. Их ведь, Бахметевых, на свете немного. В обычные времена они и не особенно нужны. Но наступает година испытаний, и без таких паладинов революция захлебнется. Павел Александрович на своих Маркизовых островах о ней и не узнает.

– Ничего, зато есть мы с тобой. Я, например, тотчас же вернусь в Россию, как только там появятся баррикады! – Николай Платонович воинственно взмахнул кулаком в сторону приближающейся гринвичской пристани. Уже было видно мачты клипера, на котором Бахметев отправится в Новую Зеландию.

– Воображаю тебя на баррикаде, – улыбнулся Герцен. – С твоей ловкостью ты сверзнешься оттуда и свернешь себе шею.