Для этого существует несколько способов.
Самый элементарный – презентация через импонирующий поступок. Например, при первом же появлении герой спасает тонущего младенца или, не знаю, переводит старушку через дорогу. Но для уважающего себя беллетриста это игра в поддавки, да и нельзя всех симпатичных персонажей вводить подобным манером – получится утомительно. Старушек не напасешься.
И потом продуктивнее, чтобы читатель полюбил вашего героя «черненьким». Это когда вы сначала показываете его в невыигрышном свете, а затем перебарываете первоначальное впечатление. Подобный прием придает фигуранту трехмерность. Назовем этот маневр «Коровьев». Как делает Булгаков? В экспозиционной главе мы видим отвратительного субъекта: «усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки» – но потом мы проникаемся к этому трикстеру живейшей симпатией и радуемся каждому его появлению.
Функцию обольщения может исполнять прямая речь. Жених, которого вы хотите сосватать читателям, вовсе не обязан говорить красно. Слишком сладкое пение скорее вызовет инстинктивное недоверие. Больше располагает к себе обаятельное косноязычие. Искренность тут важнее красноречия. Это как в жизни: спонтанная симпатия или антипатия часто возникает при первых же репликах нового знакомого. Учитесь у Толстого:
«– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы».
В идеале у вашего читателя при первых звуках голоса положительного героя тоже должна задрожать челюсть. [Только при редактуре нужно было убрать второго «человека», это слово тут лишнее – Софья Андреевна недосмотрела].
Далее. Ключ, которым отпираются читательские сердца, – красота. Симпатичный персонаж должен быть красивым. Разумеется, не красавчиком в физическом смысле (это работает только в кино). В литературе запросто можно делать протагониста хоть горбуном Квазимодо – все равно его не видно. Главное, чтобы герой себя красиво вел и – если вы приоткрываете его внутренний мир – красиво мыслил. «Красота» в литературном смысле – понятие очень широкое. Красивы не только романтические и героические поступки; красиво симпатично-смешное, трогательное, веселящее, порождающее любопытство – одним слово всё, что вызывает позитивную эмоцию. Например, читаем:
«Представьте себе Дон-Кихота в восемнадцать лет, Дон-Кихота без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяной куртке, синий цвет которой приобрел оттенок средний между рыжим и небесно-голубым. Продолговатое смуглое лицо; выдающиеся скулы – признак хитрости; челюстные мышцы чрезмерно развитые – неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить гасконца».
Ни одного лестного слова, а между тем неизвестный гасконец нам уже нравится. От него исходит аппетитный аромат хитрости и зубастости – запах приключения.
Литературная операция «принуждение к любви» использует те же механизмы, с которых обычно начинает любовь и в жизни. Их два: идентичность или экзотичность. Проникаются симпатией либо к тому, кто очень похож на тебя, либо к тому, кто совершенно не похож, но вызывает любопытство. В первом случае нужно дать доступ к внутреннему миру героя, чтобы читатель подумал: «я вижу мир точно так же – это я!». Во втором – давайте любоваться персонажем через стекло, не нарушайте дистанции. Должна сохраняться некоторая загадочность, непонятность – она и будет притягивать.
Если вам нужно изобразить супермена, геройского героя, железного мачо (тут, конечно, понадобится механизм экзотичности), придайте ему немного хрупкости, уязвимости, ранимости. Можно даже наделить его каким-нибудь неотталкивающим пороком или недостатком – вроде алкоголизма у графа де ля Фер. Неидеальность очеловечивает сверхчеловека, способствует эмпатии.
Полезно также приправить слишком уж прекрасный портрет некоторой авторской насмешливостью или скептичностью в духе: «Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? Лгут люди, я совсем не хороша». Ваша несправедливость вызовет у читателя желание защитить хорошего человека.
И последнее. Будьте осторожны с авторскими ремарками. Они не должны обнажать вашего отношения к персонажу. Не давите: полюби, полюби его скорей!
Не выполняйте за читателя его работу. Если у Льва Толстого сказано: «зеркало отразило некрасивое, слабое тело и худое лицо» или «улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице», можете не сомневаться, что в первом случае описывается прекрасная женщина (княжна Марья), а во втором – ужасная (Элен).
Теперь давайте знакомиться с персонажами, в которые нужно влюбить читателя. Все они прекрасны, каждый по-своему.
Прекрасные люди
Действие происходит в 1857 году. Персонажей четверо: трое замечательных мужчин и замечательная женщина. Все русские.
Александр Иванович Герцен, политический эмигрант, писатель и издатель, покинул Россию, в которую никогда уже не вернется, десять лет назад. Последние пять лет живет в Англии, куда приехал из Франции, после тяжелых потрясений, на которые мы сейчас отвлекаться не будем. То была сумбурная, драматическая французская жизнь, в которой главенствовали заботы Малого Мира, мира любовных и семейных отношений, а тут у нас размеренная английская. Теперь единственный смысл герценовского существования – служение Большому Миру, миру идей и общественного блага. Тем более что от личной жизни все равно ничего не осталось, и Александр Иванович уверен, что ее больше не будет. Он считает себя человеком пожилым, в котором страсти навсегда перегорели. Шутка ли – сорок пять лет.
В Большом Мире дела идут превосходно. На далекой отчизне после смерти деспота Николая веют ветры гласности, обсуждаются великие реформы. Еще несколько лет назад Герцен со своим альманахом «Полярная звезда» был интересен только кучке диссидентов, а теперь вольному голосу из Лондона внимает вся читающая Россия. Недавно начала выходить газета «Колокол». При том что формально она запрещена, ее читают все, даже министры и сам царь. Иногда Герцен взывает к самодержцу со страниц своего издания напрямую – и Александр II принимает эти обращения к сведению.
Неизвестный автор. Портрет Александра Ивановича Герцена. Ксилография. Ок. 1880. Österreichische National bibliothek.
В общем, эпоха эйфории. Одной из примет нового времени было открытие границ, почти наглухо запечатанных при николаевском режиме. «Вообще, в наступившее царствование всё, что силой удерживалось при Николае I, ринулось за границу, как неудержимый поток. Ехали учиться в Германию или Швейцарию, ехали советоваться с докторами в Вену, Париж и Лондон, и наконец ехали потому, что это было теперь дозволено каждому», – пишет в воспоминаниях Наталья Тучкова, с которой мы скоро познакомимся.
Выражаясь современным языком, Александр Иванович для русских внезапно сделался звездой, одной из лондонских достопримечательностей. Многие приезжающие, поглазев на Биг Бен и чудо техники Хрустальный дворец, мечтали посмотреть и на Герцена – чтоб было о чем рассказать по возвращении.
В свое время человек с разбитым сердцем «забился» в Англию, где его никто не знал, чтобы провести остаток жизни в одиночестве. Он писал: «Такого отшельничества я нигде не мог найти, как в Лондоне».
Но отшельничество осталось в прошлом. И дело не только в том, что Герцен превратился в своего рода туристический аттракцион. Год назад к нему приехал и поселился у него дома второй наш герой, Николай Платонович Огарев.
Это очень давний друг, еще с детства. Когда-то юношами они дали на Воробьевых горах трогательную клятву «пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу», и оба клятву выполнили, заплатив за свой идеализм арестами, ссылкой, изгнанничеством.
Огареву сорок три года. Он тоже пишет, помогает товарищу издавать «Колокол», но имени себе не составил.
При полном совпадении политических взглядов друзья очень мало похожи друг на друга. Если Герцен рационален до педантичности, целеустремлен, насмешлив, совершенно не склонен к восторженности – одним словом, взросл, то Огарев – большой ребенок. Его все любят, он бесконечно обаятелен, вечно чем-то горячо увлечен, эмоционален, щедр, беспечен. Раньше был очень богат, но его обобрали как липку, теперь у него нет ни гроша, и он как птичка Божия не свивает долговечного гнезда.
