Очень, очень редко получала она письма, которые отличались от прочих так же явно, как лишнее слово в “Улице Сезам”. Когда это случалось, мисс Салма Р. (возможно, всего на миг) посвящала таким письмам все свое внимание. Первое послание, полученное от незнакомца, подписавшегося “Кишот”, было в их числе. Внимание мисс Салмы Р. сразу привлек удивительно красивый почерк писавшего. Ручка, которую он выбрал, была настоящим дорогим пером, предметом гордости, позволившим автору создать удивительно красивый текст, словно бы он писал ей, чтобы пригласить на свадьбу или бал в королевский дворец. Содержание этого письма также было не похоже ни на одно другое любовное послание. Это было одно из тех редких посланий, в которых не было ни высокопарности, ни вкрадчивости, а также ни единого допущения в ее адрес.

Бумага, на которой изящными буквами было выведено послание, напротив, была ужасной, листок явно взяли из блокнота дешевого отеля, предварительно оторвав шапку с адресом. Мисс Салме Р. хватило этих небольших наблюдений, чтобы понять, что ей пишет человек в годах, юность которого пришлась на время, когда было принято писать красивым почерком, владелец дорогой перьевой ручки, который, возможно, переживает теперь трудные времена и, чтобы скрасить свое одиночество, очень много смотрит телевизор. Выбранный им псевдоним указывал на его образованность, при этом, судя по построению фраз, учился он не в Америке. Она даже безошибочно определила, что – как и для нее самой – английский был для него не родным, известным с колыбели, а выученным языком. На это очевидно указывал как синтаксис (американский английский допускает гораздо больше вольностей), так и орфография (безупречная до невозможности). Загадкой для нее осталась лишь прощальная формула, отправлено улыбкой, с ее неожиданной грамматической несогласованностью. Узнай наш наивный герой, как много она узнала из восьмидесяти двух (восьмидесяти трех с учетом подписи-псевдонима) слов его послания, за которыми он, как в надежном коконе, до поры до времени надеялся скрыть свое настоящее “я”, он был бы потрясен и польщен одновременно. Она заметила и по-настоящему внимательно прочитала его письмо, это хорошо. Но то, что он предстал перед ней без прикрас, словно голый, – не очень. Впрочем, Кишоту не дано было узнать этого, а потому оставим его и мы. Оставим с его неведением, глупыми надеждами на успех и ложной уверенностью в своем инкогнито. Будем милосердны и сделаем так, чтобы он никогда не узнал, что мисс Салма Р. сказала потом:

– Сохраните это письмо, – попросила она наткнувшегося на послание Кишота сотрудника, – оно рождает во мне дурное предчувствие. Сообщите мне, если он напишет снова.

По окончании своего рабочего понедельника она вышла из офиса, устроилась на заднем сиденье в ожидавшем ее “майбахе”, отхлебнула заботливо подготовленный для нее на подлокотнике “грязный мартини” (классический, с оливками) и навсегда забыла о Кишоте.

– Мисс Дэйзи[4], мое почтение, – приветствовал ее водитель.

– Хватит так говорить, Хоук, – ответила она, – ты меня с ума сведешь.

Великобритания – другая страна, у них здесь все по-другому

Да, мы вынуждены сосуществовать с англичанами какое-то время, и они до сих пор считают нас наиболее трезвомыслящим и предприимчивым народом, но видят, что нас разрывает на куски из-за наших диких, продиктованных ностальгией решений о собственном будущем; особенно явственно это ощущается в Лондоне, этом некогда лучшем городе на земле, ставшем похожим на калеку из-за пустующих многоквартирных домов, принадлежащих иностранным богатеям – китайцам, русским и арабам, вкладывающимся в здешнюю недвижимость, словно это просто парковка для армады их невидимых автомобилей; особенно сильно это можно почувствовать на улочках Западного Лондона, ранее облюбованных длинноволосыми представителями богемы родом с Карибских островов, вест-индийцами с их колоритными этническими лавочками; цена жилья в Западном Лондоне росла так быстро, что позволить его себе могут уже исключительно люди с рационально короткими стрижками, на смену цветистости пришли сдержанные фасады элитных бутиков и стильных рестораций, что же до вест-индийцев, их уже давно попросили из этой части Лондона, и теперь, из-за дикого, продиктованного ностальгией решения о будущем страны, они испытывают неуверенность и вновь сталкиваются с враждебным отношением. Раз в году по этим улочкам проходит карнавал, он проводится по обычаям далеких Ямайки и Тринидада, но теперь, когда переплетение культур выглядит по-другому, а ведь в нем и состоит суть карнавала, он являет – по крайней мере для тех, кто с горечью встречает эти перемены – печальное напоминание о том, какой эта страна была прежде, до того как раскололась на две половины. Да, нам следует признать и то, что подобный раскол произошел и в двух других важных для нашей истории странах, где привел к таким же разногласиям, но большему насилию. В одной из них белые полицейские регулярно убивают чернокожих, арестовывают их прямо в холлах отелей за непозволительную смелость зайти туда, чтобы позвонить маме, детей убивают прямо в школах из-за конституционной поправки, благодаря которой убивать детей в школах стало просто; в другой религиозные фанатики до смерти линчевали человека за то, что у него на кухне нашли мясо, которое показалось им говядиной, мясом священной для индуистов коровы, а восьмилетнюю мусульманскую девочку изнасиловали и убили прямо в индуистском храме, чтобы преподать тем самым урок мусульманскому населению. Так что, возможно, эта Англия еще не самое плохое место, этот Лондон, несмотря на тревожно растущую статистику вооруженных нападений, далеко не самый худший город, да и в Западном Лондоне, пусть он уже не тот, что раньше, жить по-прежнему приятно, а со временем, возможно, станет еще лучше.

Наш добрый читатель, позволь нам маленькое отступление: многие скажут, что истории не должны расти столь беспорядочно, что их нужно взращивать в том или ином месте, чтобы здесь или там они пустили корни, а затем расцвели на той же почве; и все же очень многие нынешние истории оказываются – и должны быть – раскидистыми, многогранными, ведь человеческие жизни и отношения множатся сейчас, как делится ядро атома, семьи разметало по миру, многие миллионы из нас перебывали уже во всех концах земного шара (предположительно круглого и, следовательно, не имеющего концов), как по необходимости, так и по доброй воле. Возможно, такие разбитые семьи – самое лучшее увеличительное стекло, через которое следует смотреть на наш разбитый мир. Разбитые семьи состоят из разбитых людей, их разбивают потери, нищета, скотское обращение, неудачи, годы, болезни, страхи и ненависть, но вопреки всему они продолжают цепляться за любовь и надежду, эти разбитые люди – мы все разбитые люди! – возможно, самое точное зеркало наших времен: разбросанные по миру осколки, отражающие истину везде, куда бы ни поехали, где бы ни задержались, в каком бы месте ни осели. Мы, мигранты – семенные споры; ветра и ураганы разносят нас по миру, и мы пускаем корни в чужой земле, часто там, где нам не рады, – как, к примеру, сейчас в этой Англии, отравленной дикой, продиктованной ностальгией тоской по выдуманному Золотому веку, когда ценности были исключительно англосаксонскими, а англичане сплошь белыми, – какими бы сладкими ни были плоды на наших ветвях, в какие бы прекрасные сады мы ни вырастали.