Они смотрели друг другу в глаза. Первый раз в жизни. И, возможно, в последний. С его пальцев капает кровь. С невыносимо громким стуком падает на жухлую траву, заглушая все прочие звуки: треск горящего дерева, трусливый вой собак и тихие стоны. Ее ладони покрывает сажа. Саднят ожоги и ссадины от веревок. А по грязным щекам катятся слезы. Как в тот день, когда они впервые встретились…

Плач летел над лесом, заполняя собой всю округу. Громкий, надрывный, искренний. Какой бывает только у детей. Пробирал до мурашек, пробирался в мысли и путал их, словно игривая кошка забытый хозяйкой клубок шерсти. Мешал спать. С тихим утробным рычанием он открыл глаза. Потряс головой, пытаясь отогнать раздражающий звук. Не вышло. Тогда он встал, всем телом потянулся и пошел на плач.

Источник ненавистного шума обнаружился у самого края топи. Человечье дитя лет пяти от роду. Куцая рубашонка, тощие ножки и ручки и копна лохматых темных волос, некогда заплетённых в косицы. Сидела на полянке и громко рыдала, уткнувшись лицом в ободранные коленки.

Первая мысль была просто убить. Пара ударов могучей лапой и тощее чумазое создание замолчит навсегда, захлебнувшись собственной кровью. Горячей, алой кровью. Такой вкусной и желанной. И мир снова наполнит благословенная тишина.

Он угрожающе зарычал. Она подняла голову. Моргнула болотно-зелеными глазами, шмыгнула носом, утерлась грязным рукавом и снова зарыдала. Не испугалась, нет. А просто вернулась к своему занятию. Хотя вид здоровенного разъяренного медведя повергал в ужас и взрослых мужиков. А эта пигалица даже не вздрогнула.

Отступил в тень деревьев, принял человеческий облик. Было в ревущей девчонке что-то, что смогло усмирить его ярость. Заставить сознание вынырнуть из пучины гнева и голода. Вспомнить свою истинную природу.

– Чего ревешь? – звук собственного голоса заставил вздрогнуть. Хриплый рык какой-то, а не голос. Как давно он молчал? Как давно не использовал человечий язык?

– Зааблууудиииилась! – прорыдала девчонка.

– А зачем ушла в лес? – привалился спиной к толстому дубу. Самого не видно, зато плакса как на ладони.

– Убееежааалааа.

– От кого?

– От бааабкии. Она меня ухватом бьёт. Злая онаааа! – и снова рыдания.

– Ишь какая… – не нашелся, что ответить на такие откровения. – Но здесь тебе быть нельзя.

– Почему? – девчушка прекратила рыдать и принялась оглядываться в поисках владельца голоса.

– Тебя искать будут. В лес прибегут, шуметь станут, зверей пугать, травы топтать. Сплошные убытки. Идём, провожу тебя до опушки.

Выпрыгнул из тени игривым лисом. Ластится к ногам, хвостом пушистым по земле метёт, да носом мокрым в руки тычется. По всему видно, ждёт ласки ответной.

Смотрит на лиса во все глаза, робко гладит пушистый рыжий мех, трогает мягкие ушки, позволяет лизнуть тонкие пальчики. Потом встаёт и идёт за ним по неприметной для глаза тропке. До самого выхода из страшной чащобы.

– Дальше сама пойдешь, – лис поотстал маленько, и снова из тени звучит голос ласковый. – И никому о нашей встрече не рассказывай! Обещаешь?

– Обещаю, – кивает часто и убегает через поле к деревне.

Смотрит ей вслед задумчиво. Возмущенно каркает на ветке ворон. То ли удивлённо, то ли осуждающе.

– Что? – косится недовольно на птицу. – Давай-ка за ней приглядим.

Расправляет черные крылья, срывается с насиженной ветки, тенью несётся над полем. Чужими глазами смотрит с неба. Птичьи глаза отчётливо видят ее силуэт. И горстку людей, с фонарями идущих через поле. Ищут беглянку.

Крепкий на вид мужик ухватил девчушку за руку, отвесил звонкий подзатыльник и потащил за собой, ругаясь без перерыва. Должно быть отец. Захотелось рухнуть вниз и как следует клюнуть его в лысую макушку. Но ворон не позволил: смотреть смотри, а править не смей.

У околицы их ждали остальные деревенские. Белым пятном выделялся среди них древний седобородый старик с корявым посохом в руке. На этот раз захотелось не просто клюнуть в макушку. Не сдержался, зарычал. Но вместо рыка из птичьего клюва вырвалось хриплое карканье. Старик поднял взгляд к небу.

– Возвращайся в свое болото, – бросил он кружащей в вышине птице. – Не твоя она.

Подошёл к девочке, достал из кармана тонкий железный прут, задрал рубаху до самых подмышек и приложил прут к голой коже. Девочка ойкнула. Люди замерли. Но ойкнула она, скорее, от неожиданности. Прут не оставил на коже следов.

– Чиста! – возвестил старик и обратился к перепуганной девчушке. – Скажи, милая, ты в лесу никого не встречала? Может зверь говорящий или птица разумная? Может звал тебя кто или остаться предлагал?

Та только головой мотает и смотрит на него во все глаза. Вот-вот опять заревет.

Вздохнул старик тяжко и чинно пошел к деревне. Остальные следом пошли. Мужик отвесил беглянке ещё один подзатыльник и потащил домой. Сделав несколько шагов, старик остановился. Посмотрел в небо. Потемнело в глазах, в ушах зашумело. Снова встала перед глазами опушка проклятого леса. Сила неведомая вырвала его из птичьего тела и вернула на грешную землю. Грубо, жестоко.

– Ах ты падаль старая… – ногти до боли впились в ладонь. Скрипнул зубами от ярости и бессилия.

Ворон осуждающе покосился на него жёлтым глазом. С чего вдруг столько эмоций? Он тихо заворчал и, переваливаясь на мощных лапах, уковылял в глубь леса. К излюбленному месту отдыха.

Четыре лета минуло с той поры. Четыре лета не ступала человечья нога в запретный лес. А на пятое вернулась беглянка. На этот раз не заблудилась, а нарочно вышла на полянку у края топи. Он сразу ее признал. По темной косе, по глазам зелёным. И по запаху почти лесному. Будто и не в человечьей деревне она жила. Ягодами дикими она пахла и травами целебными. Да листьями молодыми, едва распустившимися. Вышла на поляну, огляделась.

– Выйди, Хозяин лесной, покажись, – летит над поляной голос девичий. – Я не боюсь тебя!

Он лишь посмеялся неслышно из тени. Не стал показываться. Нечего ей тут делать. Постояла она на поляне, за деревья позаглядывала. Даже под старой корягой посмотрела. Топнула ногой рассерженно и ушла. А через луну опять явилась. И опять.

Стала частенько в лес наведываться. То в сарафане нарядном придет. То с бусами на шее. То с новой яркой лентой в косе. Будто на свидание с суженым. А он лишь посмеивался. Да удивлялся ее упрямству. Кто другой уже бросил бы это занятие, а она продолжает в лес ходить, да звать его. И с каждой встречей все краше становится. Красота ее женская пробуждается, набухает тугим цветочным бутоном. Вот-вот расцветёт пышным цветом.

Три лета так ходила. А потом не просто так пришла, а с подарками. Принесла каравай хлеба, головку сыра, яблоки и бурдюк с медовым вином. По всем правилам грядущего праздника Солнцеворота. Никак решила его задобрить, словно духа лесного? Это что-то новое.

– Выйди, Хозяин лесной. Покажись мне!

Руки загорелые раскладывают на пне подарки. Достают со дна корзинки острый нож, режут палец. Тяжелые алые капли падают на хлеб белый, на сыр душистый. Стелется над поляной аромат свежей крови. Темнеет в глазах от жажды. Быстрой тень выпрыгнуть на свет, руками прижать к земле худые плечи, впиться клыками в нежную шею…

– Уходи, – шепчет беззвучно. – Пожалуйста.

Только бы не выдать себя стуком сердца, рыком глухим да скрежетом когтей по древесной коре. Только бы не услышала и не подошла ближе!

Насилу себя переборол. Улучил момент, пока она отвлеклась на шум птичьих крыльев, обратился волком и серой молнией рванул в глубь леса. Отдышался кое-как, скорчившись на влажной прохладной траве, унял бешеный стук сердца. Потряс головой, разгоняя кровавый туман перед глазами. Нужно вернуться. На запах крови весь лес сбежится. А ну как нападет на нее какой хищник одуревший? Не отобьется ведь.

В волчьем облике вернулся с другой стороны. Схоронился в тенях. Она все так же стояла на поляне и озиралась по сторонам, сунув в рот порезанный палец. Звери к ней не подходили. А если и собирались, то теперь точно не подойдут. Его почуяли. Воля хозяина для них закон. Против него никто пойти не рискнёт.