— Считаю капли дождя, ударившиеся о подоконник.
— Прости, — виновато. — Наверное, я отвлек тебя…
— Ничего, — он еле заметно улыбается. Будь в комнате кто-то другой, он бы даже и не понял этого. — Когда закончится минута, я начну считать заново.
— И давно ты так считаешь?
— Не очень, — он неопределенно пожимает плечами. — Еще пару недель назад был снег, так что, пожалуй, не дольше, чем идет дождь.
— Звучит справедливо…
Молчат. Часы на стене безучастно отсчитывают секунды и минуты, а капли за окном все бьют и бьют свою дробь, словно и правда хотят расстрелять крошечную пыльную квартирку на втором этаже.
— Здесь чище, чем в прошлый раз.
Он приподнимается на локте, оглядывая спальню, намеренно избегая взглядом того места, откуда исходит чужой голос. Одно из окон действительно выглядит свежевымытым, и сквозь него отчетливо видно, как женщина у дома напротив копается в сумочке, пытаясь что-то найти в ней.
— Да, — наконец-то неуверенно отвечает он. — Кажется, кто-то заходил. Не помню. Может, мама…
— Нет, — звучит резко. — Не мама. И ты знаешь это. Ты знаешь, кто.
— Это была она, — не нужно имени, чтобы понять, о ком идет речь.
— Она приходит каждый день, уже десять месяцев.
— Вот как, — он безучастно откидывается назад, закидывая руки за голову, как никогда не делал раньше. Не до этого момента, а тогда, раньше, когда и он сам был другим.
— Очнись! — отчаянно. Громко. Как удар кулаков о стеклянную стену, за которой лежит бледный человек, на носу которого веснушки кажутся такими яркими. — Пожалуйста, — тихо, обреченно, как плач человека, оседающего на пол под грузом своей боли.
— Я здесь, — отвечает он, снова даже не поворачиваясь на звук. Считает капли дождя.
— Так ли это? — тоскливо, как взгляд голубых глаз, в которых навсегда гаснет огонь, задушенный терпким дымом утраты. В которых гаснет надежда. Гаснет жизнь.
Он ничего не говорит в ответ, только заново начинает вести счет каплям, которые бесстрастно, словно работники морга, продолжают тарабанить о металлический козырек снаружи от окна.
— Она ходит к тебе каждый день, ты понимаешь это? — почти шепотом, как молитвы о том, чтобы человек жил. Чтобы открыл глаза. — Каждый божий день, вот уже десять месяцев… Ты хоть знаешь это?
— Но она хотела бы ходить к тебе, а не ко мне, — бесцветно.
— Это уже не ей выбирать… — жестоко.
— Я бы хотел, чтобы могла выбрать она, — и у него по щекам все-таки бегут слезы. Он зажмуривается, перекатываясь на бок, подтягивая к себе ноги и сжимаясь в комок, до боли хватаясь за собственные волосы. Воет, словно зверь. Словно и не было этих месяцев.
— Она бы не выбрала этого, — голос сливается со стуком дождя.
— Джордж! — поднос с едой с грохотом падает на пол, и Гермиона бросается через всю комнату к юноше, скорчившемуся на кровати, падает на колени, хватая ладонями его лицо, пытаясь заглянуть в глаза.
— Ты любила его, ты же любила его! — хрипит он, плача, и она тоже плачет, плачет надрывно, горько, как плакала, когда бледное тело мертвого юноши за стеклом унесли бесстрастные работники морга. — Ты же любила его! Почему тогда он? Почему?!
— Джордж!.. — она силой заставляет его отпустить собственные волосы, прижимает его голову к своей груди, укачивая, как ребенка.
Волосы Джорджа Уизли белые от седины.
А дождь стучит, стучит, и тени деревьев смотрят на них.
Может, еще кто-то?
— Она бы не выбрала твоей смерти вместо моей, — только никто уже не слышит этого.
А дождь все плачет.
Комментарий к Капли дождя
Трек: SHERloked (https://www.youtube.com/watch?v=L47jTtsnA_g)
Вдохновитель: Tidsverge
========== Когда тебе двадцать три ==========
Расскажите мне кто-нибудь, куда так быстро улетает время? Клянусь, если кто-то сможет мне раскрыть эту тайну, я отдам за нее что угодно. Вот только вчера, кажется, я был совсем мальчишкой, который едва дотягивался рукой до ручки двери, а сегодня уже — бах — и я бьюсь о верх дверного проема головой. Когда же я успел так вымахать?
Мне двадцать три. Не так много, пожалуй, но, если подумать, это уже точно больше четверти моей жизни. Мне двадцать три, и я работаю шесть дней в неделю, оплачиваю счета за газ и воду, исправно отправляю налоговую отчетность туда, куда следует, и трижды в неделю поливаю зеленый куст на окне на кухне. Ее окна выходят на восток. Наша квартирка на этаж выше, чем крыши домов вокруг, и утром я вижу черепицу, окрашенную в розовый лучами солнца, а вечером, когда я не могу видеть уже его самого, черепица все равно извещает меня о том, что звезда садится за горизонт, скрываясь от глаз Лондона. Мне двадцать три, и без малого четыре года каждое утро я варю кофе, глядя на восход, а потом спускаюсь вниз, туда, где мне предстоит потратить весь наступивший день на что-то непременно важное, но такое по-взрослому серьезное…
Иногда мне кажется, что я разучился делать глупости.
Где тот мальчишка, который наливал чай в ботинки отца, думая, что раз он так радуется кружке с ним утром, он будет счастлив и от этого? Мама всегда причитала, что от нас с братом нет никакого спасу. Папа посмеивался под нос, магией высушивая обувь и напоследок подмигивая нам. Что поделать… Мы с Джорджем всегда были непоседами.
Где тот подросток, который бунтовал против правил? Сейчас никто не требует от меня соблюдать их, но вот незадача — я сам следую им.
По утрам я натягиваю идеально отглаженную рубашку, мантию, завязываю на шее галстук. Прошло то время, когда я принципиально приходил на занятия в школе в джинсах и футболке любимой спортивной команды, когда профессор Снейп удивленно поднимал брови, глядя на мои красные кеды, выглядывающие из-под мантии, когда я выбрасывал вновь и вновь галстук прочь. Сейчас я сам каждое утро завязываю его на шее. Тогда он был алым с золотом, теперь на нем фирменный логотип магазина, где я работаю. Сестра смеется, когда видит нас с Джорджем, стоящих у кассы.
— Жалко, что вы не можете так предстать перед самими собой пять лет назад! — и откидывает волосы назад, хохоча.
У Джинни отросли волосы. Они и раньше были длинными, но в последний год она совсем-совсем не стригла их, и челка падает ей на глаза, щекоча нос и скулы. Она загорела за лето, и веснушки у нее смешные-смешные, совсем как в детстве, когда она была совсем крохой, и мы с братом по очереди катали ее на спине по саду за домом, а она вопила, представляя себя ковбоем. И мы ускорялись, стараясь бежать быстрее, быстрее, быстрее… Сейчас мы бы не догнали ее. Сейчас она, конечно, не летает, но еще каких-то десять месяцев назад она проводила по пять часов в день на метле, делая удивительные петли и кульбиты, заставляя своего мужа хвататься за сердце. Когда она успела повзрослеть настолько, что вышла замуж?
Сейчас Джинни смеется над нами, осторожно придерживая рукой немаленький живот, а пять лет назад она вопила и кричала нам, когда мы поднимали на воздух Большой Зал, когда наши салюты гремели над школой, когда Амбридж визгливо приказывала схватить и арестовать нас. Я и сам смеялся тогда. Ох, как же прекрасно выглядел тогда Хогвартс, когда мы улетали от него! Огненные цветы распускались над башнями, гремели взрывы фейерверков, и я мог бы поклясться, что те, тоненькие и синие, которые взметнулись сначала над башней нашего родного факультета, затем над Астрономической Башней, потом откуда-то из-за Совятни, а потом больше и больше, из почти каждого окна, каждого зала — я готов был поклясться, что это была не наша с братцем работа. И мы летели, смеясь, прочь и прочь, свободные и вольные, как птицы, и вслед нам гремели взрывы.
А перед глазами у меня стояли мои друзья и бывшие однокурсники. Ли потрясал кулаками в воздухе, победно крича, Анджелина свистела, Рон и Гарри скакали, выплясывая какой-то удивительный танец. Мы сделали тогда три или четыре круга над толпой, прощаясь, и нам махали, нам что-то орали, нам хлопали. Я собственными глазами видел, как невзначай толкнул профессор Снейп Малфоя, который хотел было сбить нас чарами с метел вниз, как отдал нам честь Пивз, как улыбался Флитвик. Как сама декан захлопала, и ее губы сложились в еле заметную фразу, которую я едва успел прочитать:
