А зимой с 1943 на 1944 год, значит, опять в Ленинград. В предыдущую зиму я учился в школе связи, а потом в объединенной школе. Кстати, там очень много было девушек, тоже из Москвы. Одна даже моя одноклассница с Луговой училась на радистку. Кормили в учебном отряде не очень. Потом уже, когда перешли на катера, все-таки было морское довольствие. И белый хлеб был. Колбаска, американские консервы, сало или масло.

Блокаду не чувствовали?

Нет. С 1942 по 1943 год был в Кронштадте. Девчонки устроили елку. Конечно, никаких лампочек не было. Когда я еще учился на электрика, нас на практику посылали на Кронштадтскую ТЭС, теплоэлектростанцию. Она была на мазуте, турбина. На ней работал гражданский персонал. Мы пришли – ой, мальчики, идите в котельную, поспите, там тепло. Такие сердобольные. Где кусочек хлеба туда прихватишь, картошку. У нас картошка была, а у них-то не было, поддерживали их. Поэтому они к нам хорошо относились. Также встречали Новый год. Потом, уже на следующий год, когда нам и гвардию присвоили, уже в Ленинграде, хорошую елку ставили, танцы, девчонок приглашали в казармы. Это с 1943 по 1944 год. Блокаду уже прорвали, было легче, но все равно обстреливали Ленинград, Кронштадт. В Кронштадте, когда ночью обстрел, спускались на первый этаж. Так же и в Питере. Так что устраивали танцульки. Зимой не тот паек, что на кораблях, но не бедствовали, это я скажу прямо. В Питере в 1942 году уже ходили трамваи. Но дома не отапливались. Нас посылали в Лесной район, где Пискаревское кладбище, разбирать деревянные дома. Ходил трамвай с платформой, мы туда грузили бревна. Во время войны почти не пускали в увольнительную, но вырывались, ходили в самоволку. На катерах у нас и спирт давали. Я уже говорил, бензина не хватало, и додумались разбавлять бензин чистым спиртом. А механики тоже не дураки. Две цистерны смешанные, а одна чистенькая, оттуда отливали по рюмочке.

Командир катера был своеобразным мужиком. Когда мы возвращались в Питер, он на полном ходу влетел под мост лейтенанта Шмидта. Поддатый был. Я, конечно, с мостика пролетел к пушке, здорово ударился. Его разжаловали, а потом снова восстановили. Когда война закончилась, всех награждали. А он упрямый был, никого из нас не награждал, считал, что не за что. «Вас как награждать? – ему говорят. – У вас матросы не награждены. За что вам? Вот если бы они были награждены, тогда и вам положено». Второй год службы прошел частично в этой батарейной бухте. Вот там как раз и началась знаменитая эпопея, когда немецкая подводная лодка потопила два наших катера, 107-й и 105-й, как раз с моего первого гвардейского дивизиона. Нам еще в феврале присвоили гвардейское звание. В то время еще модно было на коленях вручать бескозырки, гвардейские знаки.

Я уже был свидетелем, когда ее поднимали. Водолазы спустились, подняли ее ночью. Наш катер сопровождал ее до Кронштадта. Немцы еще тут были. Надо было проплыть…

Меня спрашивают: «Скажите, сколько вы немцев убили»? Ни одного. Я у пулемета или пушки не стоял, был сигнальщиком. Механик стоял у мотора, радист сидел в радиорубке. У каждого своя работа.

Зимой 1944–1945 годов Вас не перебросили в Таллин?

Нет. Нас восстановили в пограничниках, и мы потеряли гвардейское звание. У меня было в удостоверении записано: гвардии верить. Я оканчивал институт 5 лет. Кто учился в военных институтах, гвардия сохранялась. Опять работа та же самая. На ночь ходили на границу. Некоторые, с кем я служил, были пограничниками и до войны. Старослужащие. У нас было два таких катера в гвардейском дивизионе, которые были когда-то на Чудском озере, на границе с Эстонией.

Вас к высадке десанта не привлекали?

Часто привлекали для высадки разведки, особенно на финский берег. Ночью туда подходишь, заглушаешь моторы. Надо незаметно дойти до берега. Обычно разведчики в гражданской одежде, сидят на маленьких надувных лодочках и уходят туда. Через условленное время мы их забираем. Были случаи, когда не возвращались. Приходят, ждут, ждут нас, волны, ветер, лодочка перевернется, вылавливаешь только трупы. И такое бывало.

Чтобы выявить финские артиллерийские установки на том берегу, наши два катера подходили к финскому берегу, провоцировали их. Обстрел. Получаешь, конечно, двадцать снарядов с той стороны. А куда уйти? Есть или нет огневые точки. Слава богу, нам не попадало.

Как мылись?

На кораблях бани нет. Договаривались с эсминцами, буксирами, у которых были топки и горячая вода. Намоешься, а на палубу надо выходить босиком. А палуба-то железная. Прелести морские. Летом купаешься, бани никакой не надо. В блокадном Ленинграде бани всегда были.

1942 год. Уже полегче. Школа связи. Девчонок было много. Пошел я последним из своего взвода в баню. Шайки там, моюсь. Гляжу, взвод девок. А я там голенький. Они смеются. Мирно разошлись.

На флоте вши были?

Не помню. Были проверки, медики. Вши могли быть в пехоте.

Зимой 1944–1945 годов вы опять на ремонте?

Да. На ремонте в Ленинграде. Опять елка. Условия были еще лучше. В 1945 году началась пограничная служба. Сделали новые погоны с зеленой окантовкой. Ленточки заменили на погранохрану. Да еще НКВД было написано.

Я родился 30 апреля 1922 года в с. Ленинское Ленинского района Крымской АССР. Отец в 1928 году переехал в Керчь, и работал сначала железобетонщиком, затем прорабом на металлургическом заводе имени Петра Лазаревича Войкова, это предприятие тогда только поднималось, и проводились большие строительные работы. Мы жили в Керчи, я в 1928 году пошел в первый класс, а затем мы переехали в сельскую местность. Дело в том, что в начале 1930-х годов появилось движение «двадцатипятитысячников», и после годичного обучения на специальных курсах отец с товарищами были направлены на должности председателей колхозов и совхозов с целью подъема сельского хозяйства. И он работал в Ленинском районе. Коллективизация в Крыму встречала сильное сопротивление, долгое время единоличники ни за что не хотели вступать в колхозы. Всякое случалось, но в своем большинстве люди вступали в коллективные хозяйства. Но все равно единицы, у которых отбирали земли и излишки зерна, не хотели принимать участие в обобществлении. Что уж говорить, привыкли люди жить и работать по старинке. Когда отец поднял первый колхоз, его перебросили в следующий. Затем мы переехали в поселок Ислям-Терек (ныне Кировское), где отец работал управделами райисполкома. Мы там три года жили, я учился в местной школе. А в конце 1937 года снова перебрались в Феодосию, здесь, окончив семь классов, я пошел работать на завод. Это было военное предприятие, на котором выпускали торпеды, ныне это поселок Орджоникидзе, в 14 километрах от Феодосии. Мы называли его «Двуякорный». На заводе была система пропусков, очень строгая. Сначала работал в отделе подготовки кадров, затем стал учеником слесаря. Трудился во фрезерном цеху, присвоили сначала первый разряд, а в 1940-м году уже работал по 4-му. Зарабатывал хорошо, платили на военном заводе прилично. Получал где-то до 1 000 рублей в месяц. Старые рабочие зарабатывали 1 100-1 200 рублей. К примеру, отец у меня имел месячную зарплату в 500 рублей, мать была домохозяйкой, так что я помогал содержать семью. В 1941 году началась Великая Отечественная война. 22 июня было воскресенье, по радио все услышали о вероломном нападении Германии. Честно говоря, мы не ожидали войны, нас успокоило сообщение ТАСС, опубликованное в «Известиях» 14 июня 1941 года. После него все решили, что в ближайшее время вооруженного столкновения удастся избежать. Так что неожиданно было. Мы услышали эту страшную новость дома, так как имели редкую по тем временам вещь – домашний приемник. А так на улицах на столбах были размещены большие радиорупоры, и тысячи людей собирались возле них и слушали, затаив дыхание. В общем, чувство тяжелое испытывали, и хотя мы были моложе, но все равно как какие-то черные тучи собрались в голове. А пожилые, которые не понаслышке знали, каково воевать с немцами, сразу как-то нахмурились, стали не такие общительные, как обычно, в общем, радость исчезла. Появилась озабоченность. У нас сразу же пошла мобилизация, и нас, молодых рабочих, оставили, а вот слесарей в возрасте на заводе мобилизовали. Мы же получили «бронь». В общем, меня забрали в армию, когда уже Одесса оборонялась, а немцы рвались к Крыму. Мобилизовали 19 августа 1941 года. В этот день повестка пришла домой, а следующей ночью Феодосию первый раз на моей памяти бомбили. Прихода немцев в нашей семье опасались, все уже знали, что это такое, мать с тремя детьми эвакуировалась, потому что отец был коммунистом и старшим лейтенантом запаса, в народе же пошли разговоры о том, что семьи коммунистов и военных арестовывают и расстреливают. Так что мать с двумя сестрами, 1926 и 1928 годов рождения, и моим маленьким братиком, родившимся в апреле 1941 года, переехала на Кубань, а затем находилась в Узбекской ССР и Казахской ССР. Всю войну проработала с сестрами в колхозе.