- Я знаю, знаю, - вздохнул Робеспьер, с явным сожалением поднимаясь с мягких подушек. - Но мне нужно просмотреть еще массу бумаг. Я буду благодарен, если ты принесешь чай наверх.
- А ужин?
- Спасибо, я не голоден.
Надув губы, Нора удалилась обратно в кухню. Робеспьер посмотрел на меня, затем на листы в моих руках, и этого взгляда мне было достаточно, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой:
- Может, вы хотите прочитать?
- М-м-м, Натали, - Робеспьер явно давил зевки, - я даже не знаю… впрочем, давайте, завтра у меня найдется время…
Не тратя больше времени на слова, я впихнула ему в руку свой шедевр и, довольная собой донельзя, растянулась на диване. Со страдальческим видом Робеспьер оценил количество страниц, но, судя по облегченному вздоху, он ожидал большего: поблагодарил бы Марата, научившего меня лаконизму.
- Там немного, - сказала я.
- Да, я заметил, - Максимилиан скользнул сонным взглядом по листу. - Думаю, я быстро с этим справлюсь.
Аккуратно сложив бумаги вдвое, он ушел к лестнице. Я слышала, как почти неслышно скрипят ступеньки под его невесомыми шагами, а затем на втором этаже тихо хлопает, закрываясь, дверь кабинета. Я знала, что свет там будет гореть до поздней ночи: сколько раз видела, вставая по ночам, желтоватую дрожащую полоску, выбивающуюся из-под двери. Это давало мне надежду, что Робеспьер не изменит своим словам и действительно быстро справится с чтением, а потом статья вернется ко мне, и совсем скоро ее будет читать весь Париж. Представив себе, каким будет лицо Эбера, когда мое сочинение попадет к нему в руки, я усмехнулась. Как жаль, что в этот момент я не буду стоять рядом с видеокамерой…
На следующее утро я, собираясь на занятие к Клоду, встала рано, и столкнулась с Робеспьером в дверях. Лицо его, когда он меня увидел, стало необыкновенно серьезным, чему я поразилась: раньше я видела его таким только на трибуне.
- Вы будете дома сегодня вечером? - неожиданно тихо спросил он. - Нам надо поговорить.
- О чем? - удивилась я. - Вы прочитали статью?
Робеспьер прикрыл на секунду глаза, будто это могло его от чего-то отгородить.
- Да, прочитал. О ней мы и будем разговаривать. Но не сейчас, Натали, я опаздываю.
Я недоумевала, что могло стать причиной такого настроения, но, прежде чем я рот успела открыть, Максимилиан шагнул за дверь и был таков. В смешанных чувствах я провела занятие, безуспешно попыталась вбить в голову нерадивому ученику очередную порцию задач, заработала еще несколько ассигнатов и, обзаведясь по дороге половиной бутылки вина, отправилась домой.
С каждым днем становилось все холоднее, и я понимала, как сильно скучаю по друзьям. Огюстен исправно присылал письма, как и наказал ему брат, каждую неделю, причем отдельная стопка листов предназначалась для Максимилиана, а отдельная - для меня. Каждое написанное слово дышало теплом, но они все равно не могли согреть так, как объятия того, кто писал их. Антуан писал много реже, но тоже помногу, в основном восхваляя собственные подвиги и стараясь обнадежить, что теперь-то, когда он навел порядок, ненавистные австрийцы точно будут отброшены. С присущей ему непосредственностью описывал он и тех, с кем ему приходилось служить. Например, один из пассажей гласил: “Есть тут один парень по фамилии Дезе, талантливый необыкновенно, но какой-то малахольный. Баб боится, как огня. Я при нем один раз на что-то такое намекнул, так на его щеках, наверное, яичницу жарить можно было. И что, спрашивается, они ему сделали? Может, у него какое-то потрясение с детства?”. Робеспьер только головой качал, читая такие письма, а я не сдерживала хихиканья и потом подолгу представляла себе, как рада буду, когда эти двое наконец-то вернутся, и все будет, как прежде. Без них жизнь казалась мне неимоверно тоскливой: не с кем было сходить развлечься, когда становилось совсем скучно, не с кем обсудить последние новости, не с кем обняться, когда ко мне ночью приходил страшный сон.
А кошмары мне последнее время снились часто. Последний я помнила с такой четкостью, словно он был реален: отрубленная голова Бриссо, которая смеялась надо мной и говорила почему-то голосом Робеспьера: “Давайте договоримся, вы не будете пытаться врать мне”. Слова ее отдавались эхом у меня в ушах, и я в страхе пыталась убежать, но, куда бы я ни поворачивалась - передо мной все время возникала эта жуткая говорящая голова, повторявшая, как заводной механизм, одну и ту же фразу. В конце концов мне удалось сбросить с себя сон, как сбрасывают тяжелое, давящее одеяло, я очнулась, часто дыша, будто и впрямь куда-то бежала, но до самого утра заснуть так и не смогла. Бонбона, его теплых рук и успокаивающего голоса мне не хватало - чем дальше, тем отчаяннее.
Погруженная в печальные мысли, я добралась до дома и остаток дня провела, помогая Норе готовить суп. С продуктами в последнее время было все тяжелее и тяжелее, поэтому тот получался больше похожим на похлебку, но это было лучше, чем ничего, особенно когда Нора открывала маленький ящик, где хранились какие-то ароматные травы, и бросала одну веточку в кипящую кастрюлю - тогда кухня наполнялась поистине божественным запахом, и нам приходилось закрывать окно, чтобы он не шел на улицу.
- Попробуй, - Нора подула на ложку и протянула ее к моему раскрытому рту, и тут я услышала хлопок входной двери.
- Это наверняка Максим! - Нора чуть не расплескала горячий суп мне на ногу, но я успела перехватить ложку, и подруга тут же выскочила за дверь. Я вспомнила о том, что Робеспьер хотел о чем-то поговорить, потом подумала, что это подождет, и шумно осушила ложку, как вдруг от порога послышалось:
- Вы не забыли, о чем я говорил, Натали?
Что ж, по его мнению, разговор подождать не мог. Безразлично пожав плечами, я оставила ложку на столе и послушно последовала вслед за Робеспьером в его кабинет. Мне уже давно не приходилось тут бывать, но за это время в обстановке ничего не изменилось: кажется, даже стопки бумаг, которыми был заставлен стол, не сдвинулись ни на сантиметр. Уже не дожидаясь приглашения, я опустилась на стул.
- Я слушаю, - свою статью я на столе не увидела и начала невнятно беспокоиться, мало ли что могло прийти Робеспьеру в голову. - Вы о чем хотели поговорить?
Он ответил не сразу - так посмотрел на меня из-за своих холодно блеснувших очков, что мне стало не по себе. Помнится, Огюстен говорил, что до начала своей политической карьеры его старший брат был адвокатом - так вот, наверное, когда он так смотрел на прокурора, тот убегал с воплями ужаса.
- Ваша статья, - наконец медленно начал Робеспьер, не отрывая от меня взгляда, будто в стремлении загипнотизировать. - Я ее прочитал.
Я оживилась:
- И как? Вам понравилось?
Максимилиан поджал губы. Кажется, он не готовил ответ на такой вопрос.
- Сложно говорить, понравилось мне или нет, - наконец сказал он осторожно, будто каждое слово было для него, как шаг йога по иголкам. - У вас есть талант, это несомненно. Сомнения у меня по поводу другого - правильно ли вы его употребляете.
Последняя фраза была произнесена той неопределенной интонацией, которая не давала возможности понять, спрашивает он или утверждает. Еще не понимая, почему, но чувствуя, что сейчас что-то будет, я поерзала на стуле - тот неожиданно показался мне ужасно неудобным.
- А что? - наконец спросила я, расхрабрившись.
- Понимаете, Натали, - заговорил Робеспьер, сцепляя руки в замок и облокачиваясь на стол; я непроизвольно вжалась в спинку стула, - я верю, что вами руководили исключительно благие намерения, но некоторые части вашей статьи показались мне… спорными.
- Какие, например?
- Например, та, где вы утверждаете, что стремление казнить людей вытекает из истерии, глупой и опасной, - в голосе Робеспьера звучала легкая прохлада, за которой легко можно было почувствовать еле уловимое дыхание угрозы. - Конечно, вы не имели в виду ничего дурного, но, если вы опубликуете это, то очень многие могут усмотреть в ваших рассуждениях сомнения в революционном правосудии.
