- Но вы не можете! Я ничего не сделала!
- Замолчите, - презрительно бросил мне мужчина и, оттолкнув плечом служащего, вышел из кабинета. Из коридора донесся его недовольный голос. - Что с вами, Мишлен? Я же сказал - отобрать улику и назад!
Пытаться как-то защититься было бесполезно, и я почти не осмелилась сопротивляться, хоть и понимала, что терять мне, в общем-то, уже нечего. В ответ на слабую попытку не отдать айфон Мишлен лишь ткнул меня костяшками пальцев в живот - вроде несильно, но я, разом потеряв возможность дышать, согнулась пополам, и после этого меня без усилий скрутили и потащили обратно, чтобы зашвырнуть обратно в знакомую мне уже камеру.
Робеспьер о чем-то тревожился. Несмотря на то, что он прикладывал все силы, чтобы скрыть свое волнение, наметанный глаз Фукье-Тенвиля разом зацепился за мелкие и на первый взгляд незначительные детали: кончики пальцев, мелко теребящие край манжета; регулярное и тщательно подавляемое стремление поправить парик; наконец, интонации, в которые то и дело прокрадывалось беспокойство - все это говорило о том, что визитер чувствует себя в высшей степени неуверенно. Зачем он вообще приехал, Фукье представить не мог, и решил не заниматься пустословным гаданием, а спросить напрямую:
- Что вас сюда привело, гражданин?
Робеспьер вздрогнул, будто его застали врасплох, и Фукье начал подозревать, что и сам гость не слишком хорошо представляет цель своего визита.
- Я хотел узнать, - заговорил он медленно, теребя манжет еще сильнее, словно в стремлении оторвать его к черту, - как вы себя чувствуете в новой должности. Много ли у вас работы?
Фукье недоверчиво покосился на него. Вообще, Робеспьеру не было свойственно проявлять такое заботливое внимание к персоне общественного обвинителя, и не надо было быть дураком, чтобы понять, что за его словами стоит нечто иное, не столь безобидное. Оставалось лишь додуматься, что именно, а пока что изо всех сил не подавать виду.
- Достаточно, - с самым наивным видом ответил он. Робеспьер пытливо воззрился на него, будто в попытке что-то угадать.
- И вы справляетесь?
- Вполне. Работа во многом рутинная… редко когда попадается что-то стоящее внимания, - сказал Фукье многозначительно, наблюдая за реакцией собеседника. Тот сразу уцепился за последние слова:
- И что, уже попалось?
- Настоящая крупная рыба, - с гордостью заметил Фукье. - Шпионка-аристократка.
- Действительно? Поздравляю.
- То, что надо для показательного процесса, - доверительно заметил общественный обвинитель. - Чтобы все враги Республики разом поняли, что мы с ними не в игрушки играем.
- Как же вы сумели ее схватить? - осведомился Робеспьер, кажется, понемногу успокаиваясь. Наверное, ощутил себя лучше, ступив на знакомую почву. Фукье припомнил сбивчивые показания тюремного сторожа и пожалел, что оставил папку в кабинете.
- Она сама попалась. По утверждению того, кто ее поймал, появилась в его квартире будто из ниоткуда.
Робеспьер ощутимо вздрогнул.
- Из ниоткуда? Это невозможно.
- Да он просто бредит, - отмахнулся Фукье. - Наверное, был пьян, вот и плохо соображает… но при ней нашли неопровержимые улики, - поспешно добавил он, заметив, что во взгляде собеседника проступает плохо скрываемый скепсис.
- Какие же?
Фукье некстати вспомнил, что имеет дело с адвокатом, и ему отчаянно захотелось врезать не в меру придирчивому собеседнику по зубам. Теперь ясно было, зачем Робеспьер ни с того ни с его явился сюда: ему в голову взбрела очередная идея о законности и правосудии, и поэтому он решил лично провести нечто вроде инспекции. И теперь Фукье надо было убедить этого пудреного параноика, что обвинение не лишено оснований, а суд пройдет с соблюдением всех формальностей, и выпроводить его подобру-поздорову. Желательно, чтобы он больше не приближался к Консьержери вовсе.
- Предмет непонятного предназначения с английскими надписями, - процитировал он строчку из протокола, а потом решил, что слов тут мало и полез за непонятной штуковиной в ящик. В голове бродили радужные мысли: сейчас Робеспьер увидит эту блестящую белую коробочку, и его подозрения разом улягутся, он поедет домой пить чай и зажиматься с дочерью своего домохозяина (Фукье лично ее никогда не видел, но, спасибо вездесущим парижским слухам, наслышан был) и больше не будет пить кровь из скромного общественного обвинителя, по совместительству главы Революционного трибунала.
Но получилось немного не так. Вернее будет сказать - совсем не так.
Увидев в руках у Фукье улику, Робеспьер чуть со стула не свалился. Вид у него был такой, словно его вот-вот хватит удар.
- Это… это было при ней? - спросил он, бледнея так сильно, что это можно было различить даже под слоем пудры, покрывавшим его лицо.
- Ну да, - не понимая, что могло вызвать такую реакцию, подтвердил Фукье. Странно было видеть, как Неподкупному изменяет его обычная сдержанность: он почти выдернул улику из рук собеседника и, вцепившись в нее, принялся жадно разглядывать со всех сторон. Когда он увидел эмблему надкушенного яблока, кажется, лишь невероятное напряжение душевных сил удержало его от того, чтобы рухнуть без чувств.
- О Боже, - наверное, никто до сих пор не слышал, чтобы с губ Робеспьера срывались такие слова, - Боже, как ее зовут?
Фукье хотел было сморозить какую-то средней пристойности шутку про упоминание имени всуе, но не смог сходу сочинить подходящий каламбур, и поэтому ограничился коротким:
- Наталья. Так она сказала, думаю, что прав…
От взгляда, который устремил на него Робеспьер, даже видавшему всякие виды общественному обвинителю на секунду стало жутко.
- Она появилась из ниоткуда, - тихо заговорил Неподкупный, сжимая пресловутую улику в ладони, - ее зовут Натали, и при ней была эта вещь?
Вообще ничего уже не понимая, Фукье кивнул.
- Двадцать пять лет, - вполголоса пробормотал Робеспьер непонятно к чему и добавил громче, тоном, не терпящим никаких возражений. - Я должен с ней поговорить. Немедленно.
- Вы ее знаете? - протянул Фукье, ощущая, как прекрасное, складное дело разом рассыпается на куски. Робеспьер внезапно улыбнулся.
- Вполне, вполне возможно.
Фукье хотелось что было сил колотить кулаками в стену, проклиная все эти стечения обстоятельств, но этим стоило заняться, оставшись наедине с собой. Поэтому он позвал дежурившего в приемной тюремщика и потребовал, чтобы гражданина Робеспьера отвели в допросную, и туда же отправили девчонку, пойманную сегодня утром.
Вопреки моим ожиданиям, надолго меня в покое не оставили: я даже не успела как следует прорыдаться и рассказать любому, кто готов был слушать меня, о своей несчастной судьбе. Кажется, кто-то даже пытался меня успокоить, но я отпихнула протянутую руку и, забившись в угол, даже не плакала уже, а тихо выла, рукавом размазывая слезы по лицу. Перед глазами, как назло, мелькали лица родных и друзей, каждое из которых своим видом вызывало новый приступ истерики: мама, Анжела, Света, Андрей… что он будет делать, когда я перестану отвечать на звонки? Что подумает мама, когда я бесследно исчезну, будто меня и не было никогда? Кому сможет прийти в голову мысль, что я, как Алиса в кроличью нору, провалилась в прошлое, где меня совершенно точно собираются казнить? Даже если кто-нибудь сможет проникнуть сюда, будет уже поздно - я совсем одна посреди совсем чужого мира, и никто, ни один человек на всем свете не поможет мне…
- Наталья Кремина! - громыхнуло от входа. Я даже голову подняла с трудом - меня отчетливо рубила неимоверная усталость.
- Что вам… ик!.. - ну конечно, от рыданий у меня еще и икота началась, - …от меня нужно?
Охранник сделал шаг ко мне, и я испуганно вжалась в стену. От короткой мысли о том, что еще со мной могут сделать эти жуткие люди, мне стало дурно.
- Поднимайся, - он схватил меня за локоть, сжав его так, что я вскрикнула, - и катись обратно в допросную.
Наверное, я могла бы обрадоваться, что кто-то счел мое дело не совсем конченым и решил расспросить меня еще раз, но все, что я ощутила в тот момент - дикий, какой-то животный ужас и желание, чтобы меня никто больше не трогал. Я инстинктивно рванулась, пытаясь освободиться, но попытка эта была заранее обречена на провал: не прикладывая к тому никаких видимых усилий, охранник провел меня по уже знакомому коридору и, отперев дверь кабинета, просунул туда голову.
