- Натали, - дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянула Элеонора, - извини, что я мешаю…
- Да нет, ничего, - я отвлеклась от не желающей переводиться заковыристой фразы и обернулась к приятельнице, - а что случилось?
- Там Антуан пришел, - понизив голос, ответила она и вдруг подмигнула мне, - хочет тебя видеть.
Делая вид, что вообще не подозреваю об истинном значении ее намекающего взгляда, я посмотрела на исписанные, исчерканные листы. Ну, первую половину я уже перевела, можно и перерыв сделать.
- Сейчас спущусь, - вздохнула я и поднялась со стула. Нора тут же испарилась, я услышала дробный звук спускающихся по лестнице шагов и потянулась к жилетке, небрежно перекинутой через изголовье кровати. Все-таки не пойму я манеру этих людей заворачиваться в два-три слоя одежды. Ладно, сейчас конец апреля, и бывает довольно прохладно, но неужели мне придется так ходить, даже когда в Париж придет лето?
Исполняясь подобных печальных мыслей и силясь отогнать их от себя, так как они неизбежно влекли за собой очередной приступ тоски по родному дому, я спустилась вниз. Антуан, полностью одетый, уже поджидал меня и нервно постукивал по полу кончиком сапога.
- Я думал, ты там умерла! - воскликнул он, когда я появилась внизу. - Собирайся, мы идем пить.
С чего такая резкость, я понятия не имела, но сказано было таким тоном, что у меня не осталось даже толики желания спорить. Кивнув, я кинулась искать свое пальто, погребенное на вешалке под ворохом чужих плащей и накидок, и тут услышала неодобрительный голос Робеспьера:
- Как, разве ты даже не присоединишься к ужину?
- Я уже ел, - бросил Антуан таким голосом, будто с трудом удержался от того, чтобы рявкнуть, но продолжил миролюбивее, - нет, правда, спасибо, но есть я не хочу.
- Зато выпить всегда горазд, - ответил Робеспьер неприязненно. - Имей в виду, завтра на утреннем заседании я тебя жду без опозданий.
- Да не опоздаю я, - отмахнулся Сен-Жюст. - Приду, как огурчик.
- Надеюсь, что не как в прошлый раз.
Тут я наконец-то смогла отыскать свой редингот - новехонький, только что от портного, - и беседа, угрожавшая превратиться в промывку мозгов, к счастью для Антуана, оборвалась. Попрощавшись, мы вышли на улицу, и я не замедлила тут же спросить:
- А что случилось?
- Да достали они меня все, - глухо отозвался Антуан, распахивая дверь чуть ли не с пинка. - Если я не выпью, то начну кого-нибудь убивать.
Я вспомнила сорванное заседание, его вид, когда внимание зала было безвозвратно утеряно, и промолчала. Мне тут было нечего говорить, зато Антуан, помолчав несколько минут с многозначительным видом, принялся трындеть без умолку:
- Я больше всего в жизни ненавижу, когда мне не дают договорить! Значит, ты весь такой надрываешься, чтобы донести хоть что-то до этих ослов, и тут какой-то… какой-то… - тут он прервался, по-видимому, одумавшись, - нет, против Марата я ничего не имею, но какого черта его не могли внести в Конвент ну хоть минут на десять позже, а?! Я же не Бриссо, у меня речь не про какую-нибудь хрень, а про Конституцию, на всякий случай!
- Конституцию?
- Ну да…
Мы не были особо разборчивы в выборе заведения и приземлились в первом попавшемся кабаке. Антуан, по обыкновению, выпил первый бокал залпом, и лицо его начало постепенно разглаживаться, но голос не утратил гневный тон:
- В книгах иногда пишут “горло перехватило от негодования”, вот это как раз мой случай. Кто-то орать начинает во всю глотку, если его взбесить, а я, наоборот, молчу. Вот если мне грустно, я люблю с кем-то поговорить, а если меня разозлить - то стою как истукан, слова не могу сказать. Это меня бесит еще больше, ну и… замкнутый круг, короче.
Он снова наполнил бокал и глотнул из него. Я сочувственно коснулась его руки:
- Ладно, прекрати бушевать. Неужели Конституцию без этого не примут?
- Примут, конечно, - мрачно ответил Антуан. - Только оглашать вызовут кого-нибудь другого. От кого не будут все отворачиваться, как только… как только… а, ладно, к черту это все.
Ярость постепенно оставляла его, сменяясь искренним, каким-то подростковым огорчением, а я сидела и не знала, что можно сказать, чтобы его утешить. И дело было даже не в том, что утешитель из меня всегда был хреновый - просто Антуан, по моему мнению, относился к тому типу людей, которые в утешениях нуждаются меньше всего. А что сказать, чтобы поддержать, я и вовсе придумать не могла.
- Ты сама как? - видимо, ощутив мою неловкость, Антуан решил переменить тему. - Ходила на суд?
- Ходила. Только ничего не увидела…
- Ну еще бы. Говорят, некоторые особо сознательные граждане караулили у входа с ночи. Зато, говорят, они так напугали Тенвиля, что он запорол обвинительную речь и даже ничего не ответил, когда Марат его начал по стенке размазывать…
- Это было действительно впечатляюще, - подтвердила я. - Никогда ничего подобного не слышала.
- Это же Марат, - хмыкнул Антуан. - Язык у него подвешен, это точно. Правда, некоторые считают, что он… ну… - он наклонился ко мне и сообщил таким тоном, будто рассказывал какой-то страшный секрет, - немного не в себе.
Вот это было для меня неожиданностью. Я прикрыла глаза, тщательно вспоминая все, что говорил Марат на суде, но спустя минуту поняла, что его речи менее всего можно было посчитать принадлежащими сумасшедшему. Они были уверенны, взвешенны и последовательны - псих так говорить бы не стал.
- Ты тоже считаешь? - опасливо уточнила я.
- Я - нет, - ответил Антуан. - На двинутого он похож не больше, чем кто-то из нас. Хотя иногда мне и кажется, что он… странно себя ведет. Знаешь, когда ему впервые предоставили слово в Конвенте, он вылез на трибуну с пистолетом.
- Может, просто хотел произвести впечатление? - предположила я. Сен-Жюст в ответ покачал головой:
- Одно дело - производить впечатление, а другое - действительно намереваться выстрелить. Я в этом кое-что понимаю. Еще мне рассказывали, как он в Якобинском клубе сунул Дантону под нос кинжал. Настоящий, острый, вот такой длины, - он отмерил пальцами в воздухе расстояние, и мне на секунду стало нехорошо. - И заорал: “Вот этим я вырежу контрреволюцию!”. Меня там не было, но, говорят, сцена была знатная…
- Занятно, - пробормотала я, пытаясь для себя определить, как ко всему этому относиться.
- Да и вообще, говорю же, он очень странный. Хотя в отсутствии духа его не упрекнешь. Мое мнение - он не сумасшедший, башня у него в порядке, но, - Антуан устремил на меня пронзительный взгляд, - если все-таки решишь идти к нему, будь поосторожнее, ладно?
Я только и нашлась, что кивнуть в ответ на такую внезапную заботу.
У меня осталась последняя сигарета, и я решила, что выкурю ее перед тем, как зайти в редакцию. Для этого, правда, пришлось забрать у Огюстена зажигалку, что привело его в изрядное расстройство.
- Я думал, ты навсегда отдала, - произнес он расстроенно, протягивая мне заветный девайс. Мне и самой было до ужаса неловко требовать подарок обратно, но прикуривать от огнива без посторонней помощи я так и не научилась. Поэтому я поспешила успокоить Огюстена - получилось бы совсем глупо, если б он обиделся на меня из-за этого.
- Всего на несколько часов. Я верну вечером. Считай, что я ее одолжила.
- Ладно, - покладисто согласился он, и спустя несколько минут я, сидя в экипаже, гипнотизировала взглядом почти опустошенную сигаретную пачку. Было ужасно обидно, как будто я расстаюсь с последним, что хоть как-то связывало меня с тем миром, откуда я пришла. “Впрочем, не последним, - напомнила я себе, - есть же еще ручки, вот когда они закончатся - тогда действительно все”.
Я вытащила из кармана свернутые листы с переведенной статьей и всмотрелась в собственные кривоватые буквы. Похоже, мне все-таки стоило научиться писать пером, а чернила в ручках тянуть до последнего, как бы глупо это ни звучало.
У меня было, конечно, свое представление о том, как должна выглядеть редакция газеты, которую читает вся столица, но я успела уже порядком привыкнуть к тому, что в этом времени все может выглядеть прямо противоположно тому, как должно. Поэтому я даже не слишком удивилась, когда меня высадили на узкой, грязной улочке, напротив самого обычного двухэтажного дома, подобные которому теснились вдоль мостовой, как грязные, замерзшие птицы на проводе.
