- Не знаю. Я встретил его у ворот, он был совсем плох.

- Все… - прохрипел Робеспьер, силясь сделать вдох, - все в порядке… сейчас пройдет…

Антуан и Бонбон наградили его совершенно одинаковыми скептическими взглядами.

- Дело дрянь, - сказал Антуан то, что и так было ясно всем, и повернулся ко мне. - Натали, принеси воды…

- Натали?

Огюстен заметил меня только сейчас, и я не успела отвести взгляд - увидела, как бледнеет и вытягивается его лицо и судорожно сжимаются кулаки: это был жест то ли сдерживаемой ярости, то ли отчаяния, но и то и другое испугало бы меня одинаково. Ощущая, что хочу провалиться сквозь землю или рухнуть замертво, я медленно попятилась назад.

- Я думал, ты сбежала, - произнес Бонбон глухо, испепеляя меня взглядом. Никуда от этого было не деться, и я беспомощно залепетала, будто это могло меня спасти:

- Я… я передумала…

- Да говорил я, никуда она не сбежит, - тут между нами вклинился Антуан. - Что я, ее не знаю?

- Я тоже так думал, - произнес Бонбон и отвернулся, чем загнал в мою душу с десяток новых игл. Он никогда не вел себя так рядом со мной, я даже не думала, что когда-нибудь, посмотрев на него, увижу в нем лишь враждебность, но реальность сыграла со мной злую шутку, заставив пожинать плоды собственной ужасной ошибки. А сколько еще ошибок я совершила, просто не осознаю этого пока что? Подумав так, я поняла, что сейчас разрыдаюсь: не от горя, а от невозможности вернуться во времени назад и что-то исправить, заставить себя прислушаться внимательнее, заставить себя замолчать, когда это необходимо. Но один раз я уже провалилась во времени, вряд ли это произойдет со мной вторично.

- Где Кутон? - резко спросила Виктуар, приближаясь к нам. - Я видела Леба. Здесь все, кроме Кутона. Куда он подевался?

Робеспьер поднял голову и недоуменно переглянулся с Антуаном. Затем - с Бонбоном.

- А зачем он тебе? - спросил последний, подозрительно щурясь. Виктуар не полезла за словом в карман:

- Не твое дело. Так где он?

- Гражданка, - вдруг проговорил чиновник, сидевший на соседнем с Робеспьером стуле, - он, говорят, сидит в своей тюрьме и не хочет оттуда выходить.

- Не хочет выходить? - Виктуар фыркнула. - Он что, свихнулся?

- Нет, - встрял в разговор стоявший рядом с нами молодой солдат, - когда за ним пришли, сказал, что не поддается на провокации изменников и останется на месте до решения властей.

Робеспьер страдальчески вздохнул и вновь разразился кашлем - тут, наконец, какой-то доброхот поднес ему стакан воды, и тот с наслаждением принялся делать глоток за глотком.

- Надо написать ему записку, - предложил Огюстен, находя взглядом на столе чистый лист и придвигая его к себе. Антуан согласно кивнул:

- Да, чтобы он прекратил валять дурака и ехал сюда. И подписаться.

Вооружившись перьями, они склонились над бумагой, а я, пользуясь тем, что никто не смотрит на меня, выскользнула из зала и вышла на улицу, чтобы подышать воздухом. Теперь, когда я больше не была одинока, я в полной мере ощутила, в каком чудовищном напряжении пребывала с самого утра. Сейчас, когда можно было на кого-то опереться и спросить совета, у меня внутри разливалось мучительное ощущение, похожее на расслабление после судороги: короткая передышка перед тем, как снова приготовиться встретить лицом к лицу грозящую мне опасность. Но грозила она не одной мне, а всем, кто здесь находился, а умирать всем вместе всегда казалось мне чуточку менее страшным, чем гибнуть в одиночестве. Конечно, наивно было рассуждать таким образом, но думать о худшем я по-прежнему не хотела и не могла - несмотря на страхи, преследовавшие меня неотступно последние несколько месяцев, я была не в состоянии представить, что все действительно может закончиться, особенно так внезапно и так нелепо. Неужели мне действительно придется умереть? Это было невозможно. Я уже столько раз избегала смерти, пусть мне повезет еще!

День прошел в томительном ожидании. Набат гудел, не переставая, на площади волновался народ, откуда-то появился освободившийся из-под стражи Анрио и принял на себя командование толпой, но его особенно не поддерживал никто, кроме его самого: над этими людьми не было власти, они пришли сюда согласно объединившему всех порыву и, как я со страхом предчувствовала, согласно подобному порыву могли в одну секунду разойтись, оставив без защиты ратушу и всех, кто в ней собрался. Солнце, готовое опуститься за горизонт, было почти целиком закрыто тучами; издалека слышался грохот, и я гадала, гром это или выстрелы пушек. В ратуше баррикадировали двери и окна всем, что подвернется под руку. В зале зажгли свечи, и там кипели дебаты.

- Нам необходимо подписать обращения к секциям, - с убеждением говорил Антуан, придвигая к Робеспьеру какой-то лист. - Они придут к нам на помощь.

Но Робеспьер не торопился принимать его аргументы. Внимательно изучив текст, он вопросил:

- От чего имени подписывать?

- От имени Конвента, - Антуан все больше раздражался. - Пойми, Конвент там, где мы, а не кучка мятежников.

Но на Робеспьера его слова не произвели впечатления. Он бросил еще один взгляд на бумагу, сжал губы и коротко качнул головой. Судя по виду Антуана, он с трудом удержался, чтобы не опустить чернильницу на голову заартачившемуся соратнику.

- Сукин сын, - прошипела стоящая рядом со мной Виктуар; чем ближе была ночь, тем больше она нервничала и сейчас разве что не подпрыгивала на месте, - из-за него нас всех перережут к чертям.

Не сказать чтобы я целиком и полностью ее поддерживала, но от моего понимания все равно ускользало, почему Робеспьер так легко отказывается от борьбы. Все-таки хочет принести себя в жертву, как говорил Антуан? Но во имя чего? И неужели он не понимает, что его решение решит не только его судьбу, но и судьбы всех, кто стоит рядом с ним? Впрочем, когда это его волновали чужие судьбы…

Полная ядовитой неприязнью, я вышла из переполненного зала в полутемный коридор и, встав рядом с окном, оперлась о подоконник. Духота стала вовсе невыносимой, не спасали даже открытые нараспашку окна, но на затянутом первыми сумерками горизонте уже видны были вспышки молний: гроза должна была вот-вот разразиться, и я поняла, что жду ее с нетерпением.

Я не сразу поняла, что невдалеке от меня кто-то стоит, но, когда очередная молния осветила его фигуру, со слабым вскриком отпрянула в сторону.

- Не бойся, - проговорил силуэт голосом Огюстена, - это я.

- Это ты, - повторила я, с трудом осознавая смысл собственных слов, а затем меня как стегнули плетью: я подскочила к Бонбону и вцепилась в него, как безумная, то ли пытаясь обнять, то ли просто стремясь не выпустить. Он не шелохнулся, даже не взглянул на меня, и от этого было так оглушительно больно, что у меня сорвался голос:

- Пожалуйста, послушай меня.

- Я слушаю, - отозвался он, по-прежнему не глядя. Я вцепилась в него еще сильней, полная решимости. Если есть у меня хотя бы маленький шанс вернуть Огюстена прежнего, сделать все так, как было раньше, до того как дернул меня черт прийти к нему посреди ночи - я вытяну этот шанс. Вывернусь наизнанку, но вытяну.

- Пожалуйста, - времени сочинять речь не было, он мог в любую минуту уйти, - пожалуйста, прости меня. Я понятия не имею, что на меня вчера нашло, это было так внезапно, на самом деле я вовсе не это имела в виду!

Я посмотрела на него, надеясь увидеть в его лице хоть какие-то отголоски сочувствия, но оно оставалось мраморно-непроницаемым, лишенным любой эмоции. Огюстен произнес в ответ только одно, и это было во сто крат хуже, чем если бы он сорвался, наорал, оскорбил меня:

- Вот как.

Я теряла его, он утекал у меня сквозь пальцы, а я ничего не могла с этим сделать. Все было бесполезно с самого начала - он отгородился от меня непреодолимой стеной, милый Огюстен, который всегда заботился обо мне, поддерживал меня, не давал мне пропасть. Только сейчас я начала осознавать, какая бездна невысказанного чувства могла скрываться за каждым его жестом и словом, обращенным ко мне. Все это время он был рядом со мной, а я…