– Даже на ладан дышит, как вы, русские, говорите.

Когда Гудрун ушла, я села на подоконник и закурила. Вставила сим-карту Comviq в купленный телефон, загрузила Signal, по которому можно было безопасно говорить, и позвонила адвокату.

Он рассказал, что Тетеря добрался до Ростова, оттуда, вступив в добровольцы, которых вербовали через группу в Telegram, уехал автобусом до Донецка. Оттуда, с помощью активиста одного из левых движений, перебрался на украинскую часть и автобусом доехал до Киева. В Киеве, каждый день с трёх до пяти на Крещатике, у памятника Городецкому, его должен был ждать Бернар из меланшоновской «Непокорной Франции», внешне чем-то похожий на Тетерю. Бернар должен был уронить свой паспорт, чтобы Тетеря его подобрал и по нему уехал автобусом через границу с Польшей, а оттуда в Париж, где просил бы политического убежища. Но утром, когда он вышел из хостела на Подоле, кто-то напал на него сзади, скрутил, затолкал в багажник, и через полдня, когда Тетерю вытащили оттуда, он снова был в Ростове.

Майя пыталась бежать через Беларусь. Её повёз приятель, антифашист, у которого она пряталась несколько дней. Через КПП ехать было опасно, могли остановить и проверить документы. Ехали ночью, искали дорогу. У Солонца нарвались на полицию, но у водителя проверили документы и отпустили. Они проехали через лес, вдоль железной дороги, и через два с половиной часа были уже под Минском, в аэропорту. Майю зарегистрировали на рейс «Белавиа» до Варшавы, она без заминки прошла паспортный контроль, но в зале ожидания её задержали. Белорусские милиционеры отвезли её на границу и у КПП «Красное» вытолкали из машины. А там уже ждал микроавтобус ФСБ.

– Тетеря пошёл на сделку со следствием, Майя, Лысый и Тимур жалуются на пытки, Феликс по-прежнему в розыске. А твоя сделка со следствием аннулирована, так что, если вернёшься, получишь по полной, – подвёл черту адвокат, пожелал удачи и отключился.

Дело Тетери теперь должно было рассматриваться в особом порядке, а заседания объявили закрытыми. Я не знала, пытали его или нет. Знала только, что Тетеря никогда не был трусом и стукачом. Но он был невзрачным, кособоким, с таким тихим голосом, что всё время хотелось подкрутить тумблер, как у радиоприёмника, чтобы сделать громче. Когда мы собирались, чтобы обсудить какую-нибудь акцию, все наперебой спорили и кричали, но Тетерю никто никогда не слышал. Да если даже никто не кричал, как только Тетеря начинал что-то говорить, кто-нибудь обязательно начинал говорить одновременно.

Я видела фотографии в газетах после ареста, на них были все, Лысый, Тимур, Майя, на некоторых даже я и Феликс, которого до сих пор не нашли. О Тетере почти не вспоминали, такой плохо смотрится на первой полосе. Наверное, Тетере надоело быть невидимкой. Это напоминало историю Самуцевич из Pussy Riot, когда все издания публиковали фото красивых Толоконниковой и Алёхиной, а Самуцевич как будто не сидела с ними на одной скамье подсудимых. В конце концов это её достало, она пошла на сделку со следствием, и её освободили в зале суда.

Я зашла в мессенджер. В нём было столько сообщений, что я не могла их все прочитать. «Не возвращайся», – писал каждый второй. «Только не возвращайся ни в коем случае», «Не думай возвращаться», «Зацепись там», «Делай что хочешь, только останься в Швеции», «Найди себе какого-нибудь шведа». «Ну какого ещё шведа?» – спросила я. «ЛЮБОГО», – ответили мне капслоком.

– Пойдём на вечеринка к социал-демократам, там будет много интересных людей, – позвонила мне Гудрун. – Тебе нужно заводить знакомства. Я помогу. Но русским трудно найти себе друзья в Швеции. Шведам намного проще в России.

– Почему?

– Шведы закрытые. Они дружат с теми, который учились в школе или университете. Даже с коллегами не всегда сближаются. И новых друзья почти не заводят. Русские совсем не такие. Вы обожать иностранцев. Когда я была в России, все мечтали дружить со мной. Только потому, что я шведка.

Мы встретились на площади Марии и долго петляли по улицам, пока искали дорогу, заодно купив в цветочном магазинчике гортензию в горшке. Гудрун катила рядом свой велосипед и рассказывала мне о Даниэле, в гости к которому мы шли.

– Он из рабочей семьи, парень с окраины и сильно счастлив получить этот квартир. Вообще-то он карьерист, как все политики, но человек неплохой. Наши социал-демократы уже давно не социал-демократы, так, партия власти с неолиберальным уклоном. Но такие, как Даниэль, хотят вернуть её в старое, как там называться это у река?

– Старое русло.

– Да. Жаль только, что все эти партийные функционеры такие трусы. Боятся потерять место и испортить карьер. И он не исключение.

На зеркале в лифте была приклеена записка, и я попросила Гудрун перевести.

– Дорогие соседи, в квартир 1603 сегодня вечеринка, и если вам будет мешать шум, пожалуйста, сообщите об этом.

– Шведы такие внимательные к другим.

Гудрун засмеялась:

– Они просто боятся, что соседи будут жаловаться домоуправителю. К тому же он известный политик, ему нужно быть осторожный во всём.

На днях, за завтраком, Ваня развлекала меня рассказами о том, как шведские политики ломали себе карьеру. Претендентку на пост главы соцдемов Мону Салин поймали за тем, что она оплачивала шоколадки «Таблерон» партийной банковской картой, а министр образования Аида Хадзиалич возвращалась из Копенгагена на машине, и патруль поймал её с 0,2 промилле в крови. Я в ответ рассказала Ване, как наш премьер-министр создал целый преступный картель, чтобы отмывать деньги и покупать земли, особняки и яхты в России и Италии. «Его посадили? – спросила Ваня, но, увидев, как я скривилась, добавила: – О’кей, понятно».

Мы позвонили в дверь, и нам открыл Даниэль. На вид лет сорок, лысый, с хипстерской бородой, делавшей его похожим на народовольца.

Гудрун нас представила. Даниэль скользнул по мне нелюбопытным взглядом и предложил вина. Стены в квартире были увешаны картинами в стиле соцреализма, а из спальни смотрел огромный портрет Улофа Пальме. Ничего был мужик, но я бы его в спальне не повесила, подумала я, представляя, каково это, заниматься сексом, мучиться бессонницей или мазать пятки кремом, и всё это под насмешливым взглядом Пальме.

Обо мне все уже были наслышаны и спешили познакомиться. Писатели, журналисты, политики, чьих имён я не запомнила. При мне они перешли на английский, и от смущения, не зная, о чём говорить, я стала рассказывать про пытки.

– Моего приятеля Тимура били бронежилетом. Это называется «выбить пыль». Кладут человека на живот и бьют по спине броником. А он весит больше десяти килограммов. Ещё они любят «учить». Так и говорят, мол, пойдём на урок, учиться будешь. Усаживают на стул и бьют по голове разными книгами.

Шведы слушали, вытаращив глаза, и стеснялись жевать.

– Ещё есть такая пытка, как «больница». Когда надо выбить показания, а человек известен и следов оставлять нельзя, чтобы правозащитники вой не подняли, то его бросают в камеру с больными туберкулёзом и гепатитом С. Когда твой сокамерник отхаркивает куски лёгких, то тут что хочешь подпишешь.

Гости переминались с ноги на ногу.

– А меня пытали током. Подключили электроды к соскам. Сначала просто били током, молча, минут десять, я точно не понимала сколько. А потом стали диктовать показания. Было так больно, что я оговорила всех своих друзей. На моём месте любой бы оговорил, вынести это невозможно.

Я сама не знала, зачем рассказывала всё это. И, что ещё хуже, я зачем-то решила показать, как человек бьётся в судорогах от удара током. Я стала трястись, изображая что-то вроде пляски святого Витта, и шведы сильно растерялись. Потом мне сказали что-то ободрительное, вроде «хорошо, что ты в Швеции» и «теперь ты в безопасности», и, отвернувшись, вернулись к обычным разговорам. Так что скоро я осталась одна.

– О чём они говорят? – спросила я Гудрун.

– Ни о чём. Сплетничают. Обсуждают еду. Сегодня же пятница, по пятницам в Швеции никто не говорит ни о чём серьёзном. Сделали небольшой исключение для тебя. До понедельника шведы хотят только пить и веселиться.