Мы вернулись в ту же комнату без окон. Полицейский остался стоять у дверей, а следователь указал на стул.

– Он не снял с меня наручники, – сказала я. – Я хочу в туалет.

– Ответишь на вопросы, отведём тебя в туалет, – ответил следователь. – В твоих же интересах отвечать быстро и по делу. Если не хочешь обоссаться. – И тут же перешёл на «вы»: – Вы состоите в организации «Левый переворот»?

– Поворот. А не переворот. И это не организация, а страница в Facebook. Арт-полит-активизм, вот и всё.

– О каком перевороте идёт речь? Государственном?

Я отвернулась, не ответив. Полицейский подошёл ко мне и двинул ногой по стулу, давая понять, что отворачиваться не стоит.

– Вы готовили государственный переворот? – с нажимом спросил следователь.

– Вы бредите? Мы левые арт-активисты, ведём группы в соцсетях, ходим на митинги, проводим разные акции.

– Цель вашей организации?

– Мы хотим изменить ситуацию в стране, боремся за гражданские права. В любой цивилизованной стране протесты – это нормальная форма давления на оборзевшую власть.

– Давления на власть, – закивал следователь. – Понятно. А самодельная взрывчатка – тоже нормальная форма давления на власть? В цивилизованной стране?

– У нас мирное движение, а не боевое подразделение. Какая ещё взрывчатка?

– Которая хранилась на балконе у одного из ваших соратников. У Андрея Андреевича Семёнова.

– У Лысого? Да откуда у него взрывчатка? Менты подбросили.

– Кто? – переспросил следователь.

– Менты, – упрямо повторила я.

Очень хотелось в туалет, низ живота сводило от резкой боли, кружилась голова.

– Вы никогда не слышали от Андрея Андреевича разговоров о том, что хорошо бы где-нибудь чего-нибудь взорвать? О том, что он готовит нападение на отделение ФСБ или полиции?

Я фыркнула в ответ.

– А о том, что другой ваш соратник, по кличке Феликс, собирался захватить склад боеприпасов в воинской части? В Электрогорске? Кстати, Феликс – это в честь Дзержинского? Его же на самом деле Алексей зовут?

– Вы бредите, – процедила я. – Феликс продуктовый ларёк захватить не сможет, не то что воинскую часть. Да и как можно захватить воинскую часть без оружия?

– Устроив теракт, например?

Я закатила глаза.

– Расскажете мне что-нибудь о тренировках по стрельбе и спортивному ориентированию?

– Вы о чём вообще?

– О том, как все участники организации «Левый переворот»…

– Поворот! – перебила я.

– …«Левый переворот» уходили на недели в лес, где проходили боевую подготовку.

– Какую ещё подготовку? В походы мы ходили, на байдарках в Карелии сплавлялись. Слушайте, я на самом деле хочу в туалет. Очень хочу. У меня сейчас там всё лопнет, вам это надо?

Следователь пропустил мимо ушей.

– Ты понимаешь, что ты можешь сломать себе жизнь? Тебе замуж надо, детей рожать, а ты хернёй маешься, с террористами связалась. В итоге сядешь на двадцать лет, выйдешь старухой, с туберкулёзом и гепатитом. И всё, вот тебе весь поворот-переворот.

– Что-то я уже запуталась, вы добрый полицейский или злой?

Я устроилась на стуле удобнее, вытянув ноги, чтобы меньше болел вздувшийся живот.

– Впутали тебя дружки в такое дерьмо, что мне тебя искренне жаль, – гнул он своё.

Мне стало обидно: он намекает, будто я какая-то девочка на побегушках. Но это могло быть провокацией, и я стерпела.

– Я хочу в туалет, – сказала я медленно, делая ударение на каждом слове. – Очень хочу.

Но следователь, не ответив, встал, проверил, надёжно ли я пристёгнута, и вышел из комнаты. Стоявший в дверях полицейский взял мусорный пакет, который принёс из туалета, надел его мне на голову и вышел следом.

Я старалась дышать ртом, задыхаясь в пакете, набитом использованной туалетной бумагой, и чувствовала, как липнут к телу мокрые джинсы. Было стыдно и хотелось расплакаться, и от этого было ещё стыднее.

Наконец за мной пришли. Всё тот же полицейский и ещё двое, в форме и чёрных балаклавах. Они сняли пакет, посмотрели на растёкшуюся под стулом лужу и ничего не сказали. Молча повели меня через пустой коридор куда-то вниз по лестнице.

Мы пришли в другую комнату, тоже без окон. Тусклая лампа едва освещала её, бросая чёрные тени, возвышавшиеся надо мной на стене. Там были ещё двое, в резиновых перчатках и тоже в чёрных масках. А в углу, скрестив руки на груди, сутулился следователь. Это было похоже на второсортную, полную штампов постановку о застенках Лубянки.

С меня сняли наручники и приказали раздеться.

– Я хочу видеть адвоката, – сказала я.

– Раздевайся, – крикнули мне. – И ложись на кушетку.

Тут я разглядела кушетку, как в медицинском кабинете. Мне стало по-настоящему страшно.

– Зачем раздеваться? Что вы будете делать?

– Медицинский осмотр, – хмыкнул один из тех, что в перчатках.

– Я ничего не буду делать, пока не увижу адвоката.

Меня окружили, стянули джинсы, свитер и бюстгальтер, уложили на кушетку лицом вниз. Я пыталась кричать, но мне заткнули рот.

Потом перевернули на спину и, вытянув руки и ноги, привязали их по углам кушетки. В психиатрических больницах такое называется «распятием на кресте». Один из мужчин в перчатках достал полевой телефон, размотал провода и прицепил клеммы мне на соски. Следователь стоял с руками за спиной и сосредоточенно смотрел на меня.

– Вы не можете пытать меня, – крикнула я. – Я пожалуюсь правозащитникам…

Ударило током, и я выгнулась в дугу, ощутив такую боль, словно меня проткнули насквозь. Сначала они ничего не говорили, просто били током, затыкая рот, чтобы я не так громко орала. Потом разглядывали и ничего не говорили, ни слова. Потом снова включали ток.

Спустя время, измотав меня, начали задавать вопросы.

– Вы состоите в организации «Левый переворот»?

Я с такой силой стиснула зубы, что, казалось, они раскрошатся. «Ничего не говорить, ничего им не говорить». Мне всегда представлялось, что я смогу выдержать всё, и пытки тоже. Но продержалась я недолго.

– Да, состою, состою. Прекратите, как же больно!

– Члены вашей организации готовили теракт?

От нового удара током свело судорогой мышцы шеи и подбородка, сколько-то времени я не могла отвечать.

Следователь подошёл ближе и погладил меня по голове:

– Всё будет хорошо.

Полицейский, державший полевой телефон, снова ударил током.

– Всё будет хорошо, – приговаривал следователь, пока я корчилась от боли. – Всё будет хорошо.

Мужчина в маске нагнулся к моему лицу:

– Члены организации готовили теракт?

– Да!

– Собирались захватить склад боеприпасов в Электрогорске?

– Да!

– Вы проводили тренировки в лесу?

– Да!

– Кто готовил взрывчатку для теракта?

Меня вырвало, я едва не захлебнулась. Один из мужчин быстрым движением вытер мне рот, без брезгливости, деловито, как врач.

– Всё будет хорошо, – повторил следователь.

Полицейский снова навис надо мной:

– Кто готовил взрывчатку для теракта?

– Я не знаю! Я ничего не знаю!

– Семёнов? Он готовил взрывчатку?

Я разрыдалась. Меня облили водой, плеснув из чашки на грудь, и от следующего удара током я на какое-то время потеряла сознание.

– Кто готовил взрывчатку?

– Лысый! Лысый готовил! Лысый!

– Андрей Андреевич Семёнов, по кличке Лысый?

– Да, Андреевич, Семёнов, – плакала я.

– А кто планировал нападение на склад в Электрогорске?

– Феликс!

– Хорошая девочка, не плачь, – повторял следователь. – Всё будет хорошо.

Я была готова говорить всё, что угодно, лишь бы больше не было тока.

– У Феликса младший брат служил там в армии. Феликс знал, что склада хватит на четыре дивизии. Двенадцать тысяч всего: автоматов, штанов, подштанников, ложек, одеял, котелков, – перечисляла я всё, что придёт в голову, лишь бы они не включали ток. – Ещё машины, там были машины, не знаю сколько.

Полицейский потянулся к полевому телефону, но следователь сделал знак, и он не ударил меня.