Отца Александра Людвиговича тоже назвали с умыслом, с приветом предкам и потомкам. Но не по-деревенски, конечно, и не в припадке смешной патриархальной сентиментальности – в честь бабушки или же тети, а в благородном пафосе переустройства всего мира, планеты всей. Отца назвали в честь великого немецкого философа материалиста Людвига Фейербаха. Людвига Андреаса и даже фона. Предтечи учения отцов марксизма, а равно и ленинизма о лучшем будущем. Так что, в отличие от господина Лава из Техаса, отец Непокоева не мучился из-за нетривиального и несколько даже странного в границах Среднерусской возвышенности, неординарного в обводах города-героя Москвы имени. Он не скрывал его, не прятал. Да и наследник, Александр Людвигович, редкое отчество, соединявшее опасные при спаривании «ю» и «д», а также совсем женское «л», как в девичьем Людмила, носил с достоинством. И даже с гордостью. Не перекрещивался в Леонидовича, например. Или же в Львовича.
Короче, нить была, точка соприкосновения с большим и эпохальным «Интернешнл» существовала, некое общее «тепло», «родственность», но явно странная, если не анекдотическая, да просто лишняя, в каком раскладе ни бери. Что-то иное должно было явиться, вспыхнуть и загореться. Действительно согреть. Да. Рациональный и холодный мозг Александра Людвиговича решительно отбрасывал дурацкий ложный, «семейный» след, но недурацкий найти не мог… Вот и сейчас, весь в буйстве пены и воды, в освежающих тело каскадах и омолаживающих душу завихрениях, в музыке очищения, с ореолом росы над радужным дракончиком любви, Александр Людвигович в очередной раз, уже привычно, мысленно перебирал все сведения, обильные и разнообразные, что за пару последних дней он смог нарыть и накопать о жизни и деятельности компании «Лав» и ее российского подразделения, как карты он их складывал, раскладывал и тасовал, но себя как несомненного туза, главного козыря, все же пока не видел в этой цветной, таинственной и что-то необыкновенное и замечательное обещающей колоде. Никогда ни здесь, в России, ни где-либо еще на белом свете не была до сих пор вовлечена большая транснациональная махина в экстравагантности такого рода, которые могли бы обещать людям навроде Александра Непокоева поживу. Обеды, ужины, бесплатные билеты, контрамарки, пропуска, полеты в бизнес-классе с двукратным начислением миль и проживание в классных отелях столь продолжительное, что в руки само выносит бонусную карту, изящный золотой пластик избранного постояльца. Никакого культурно-просветительского расточительства, никакого конкурсно-фестивального мотовства, корпоративно-гастрономического транжирства покуда за «Лав Интернешнл» не числилось. Ноль. Пустота. Крупнейший мировой производитель оборудования для добычи нефти и газа не выступал еще ни разу ни спонсором, ни грантодателем, тем более патроном или безоглядным учредителем какой-то хлебосольной премии или телепрограммы. Литературной, театральной или образовательной. Не открывал загашник, не трогал закрома. Не склонен был. И потому не требовались до сих пор «Лав Интернешнл Инк» продюсеры, распорядители, ведущие и лекторы с гуманитарною подкладкой и филологическим бэкграундом для оформления и закручивания такого рода активности, затратной, несомненно, но социально значимой и имиджево прибыльной. Знатоки книг, картин, интеллектуальных обычаев и нравов или же кухни народов мира. Вообще.
И вот этот прочерк, неизменная дыра в итоге вдумчивого анализа и синтеза, оценки сведений и фактов, приводила Александра Людвиговича не в уныние, как можно было бы подумать, а в восторг. Не требовались. Не нуждалась. До сих пор! Перед этой девственностью и непочатостью Александр Людвигович трепетал и возбуждался. Да так, что становилось даже неудобно. Уж слишком натурально и беспардонно иной раз от подобных мыслей начинала, ну вот буквально как сейчас, в постыдной наготе, средь блеска санфаянса в звонком конусе гигиенических струй, оформляться, рисоваться ось Х, величественная, стройная абсцисса. Росла и ширилась от одного лишь предвкушения тех цифр, тех вечных и всеобщих эквивалентов труда и стоимости, что отразятся, лягут, может быть, на ось другую, личную ось Y Александра Людвиговича. Ах, сколько он их созерцал за эти всего лишь пару кратких дней, нулей, нулей, но не пустых, а значимых, что составляли миллионы, десятки, сотни миллионов в отчетах акционерам и инвесторам «Лав Интернешнл». Пусть пояснения к этим рядам и столбикам редакции и экспертов Wall Street Journal не очень-то давались, контокоррентных терминов смысл ускользал, но мысль, что можно ущипнуть, с его-то головою, с гнездящимся в ее центральной, рабочей части таким неповторимым, волшебным, гибким, ловким, длинным языком, тут откусить, а там слизнуть, – мысль эта кружила голову, и кровь второй волною притекала к членам, била туда, где сила. Где мирозданья ось и смысл существования. Оттягивала первое, второе надувала.
Лишь бы не расплескать. Не размагнититься. Не встретиться опять глазами с ненасытной подругой. Поэтом и прозаиком. Акуловой. В любой другой день или час, с таким вот перпендикуляром, как сегодня, Александр Людвигович не упустил бы случая. Ну разумеется. В очередной раз показать, продемонстрировать, что двадцать три года разницы – это лишь паспортное недоразумение, описка природы и судьбы, к сути биологической, истинной, никакого отношения не имеющая. Но не сегодня. Сегодня весь гормональный термоядерный запас, нетронутый и цельный, должен был быть доставлен не в постель, за стенку, а на Маросейку, в Армянский переулок, туда, где в бывшей городской усадьбе с фронтоном, балконом, балюстрадой, колоннами, пилястрами и рустами, неброско охраняемой пионами и кленами, за кружевами кованой ограды сидит, ничем в этом покое и архаике не выделяясь и не кичась, российский офис крупнейшего мирового производителя оборудования для добычи нефти и газа. «Лав Интернешнл Инк». И там, на лестницах и в кабинетах, в актовых залах и переговорных, размеры, форму и убранство которых пока еще мог только лишь в воображении рисовать Александр Людвигович Непокоев, он должен был пустить все это в пляс. Весь стратегический свой арсенал вложить в неведомые еще импровизации. От органа, расходующего импульс, послать добывающему. Связать. И низ, и верх. А после перевести, перекачать и вожделением и страстью наполнить кормильца-удальца, чтоб развязался и понес. Понес, синхронно, слаженно работая всеми волокнами, всею косою красного красавчика – шило-язычной, подбородочно-язычной и подъязычной мышцей, продольной верхней, продольной нижней и поперечной в благословенной и обильной смазке серозной, слизистой и смешанной слюны.
Да. День предстоял особый. Необыкновенный. И потому вел себя Александр Людвигович как вор. Едва дышал. И даже фен на цыпочках унес из ванной в свой кабинет, за три двери, чтобы не разбудить, не вызвать из недр, из чрева спальни свое позднее счастье и награду – Асю, сомнамбулических предстартовых пространств благословенье не нарушить. Он и кофеварку, шумно, по-свински жующую жирные зерна, не стал на кухне заводить. Чай тихо-тихо, по-монашески, соорудил из гринфилдовского пакетика. НЗ вскрыл, как лазутчик в деле, на задании. Ну а телефончик, стоявший с ночи в режиме «вода в рот», так и держал беззвучным, сначала в кармане махрового халата, ну а затем узеньких зеленых брючек. Так и наряжался. С мертвою плиточкой на бедре. Преображался в своей любимый образ нечеловечески обольстительного, но столь же безжалостного топтуна. Петруччо, Шантеклер. Гроза всей птицефабрики. Способный яичницей идей и мыслей снабдить народонаселение всех городов и весей, какие только подвернутся. Сорочка голубая, малиновый жилет, изумрудный галстук-бабочка и песочный, слегка приталенный пиджак с петличкой на правом лацкане для бутоньерки. Но это не сегодня, не сегодня, с легкой иронией поглядывая на азалию, как раз набиравшую цвет на подоконнике кабинета, сам себе подмигнув, нежно решил Александр Людвигович. Сегодня будет сочетание огня и строгости. Самое убийственное. Иначе говоря, волосы, свежепромытые, благоухающие сразу и одновременно гарнье, пантином и еще бог знает чем благоухающим и освежающим, были собраны на затылке в строгий, лишь с самой легчайшей волной, хвост. Готово.
