Целую вечность спустя пришли слёзы. Они просто текли, просто лились из глаз, но даже всхлипывать Драко не мог, только старался не прокусить губу. Что с ним не так? Что с ним не так, если ещё полгода назад он говорил, что самый счастливый в мире мужчина? Если он в это верил?
Дверь хлопнула и салон наполнился запахом осеннего дождя и сыростью, а ещё неожиданным щебетанием Гермионы.
— Прости, Драко… Одиннадцать минут с момента твоего звонка — это мой личный рекорд по вытаскиванию Панс из глупостей…
Малфой вздрогнул. Невозможно было поверить, что это так — что прошло всего одиннадцать минут. Потому что они для Драко показались вечностью. Так вот оказывается, каков нервный срыв в реальности — занимает лишь шестую часть часа… А не бесконечность… Если, конечно, не позволить себе упасть в эту волчью яму.
Малфой дышал теперь медленно и глубоко, почти не реагируя на перепалку на заднем сиденье. Ему предстояло вести машину, и в отличие от ночи, когда он узнал о предательстве Нотта, сегодня у него было о чьей жизни позаботиться. Руки были влажными и неверными, а голова туманной. То, что в порыве внезапного осознания казалось ясным и очевидным, постепенно рассеивалось, покрывалось дымкой из эмоций настоящего. А Драко чувствовал, что это важно, что он должен это осознание закрепить. Только не знал как. Такие вещи он иногда снимал на камеру, чтобы удалить по просмотру.
— Эй, сладкий, может уже поедем, раз она обломала мне весь кайф. Что, я не могу потусить с парнями, если у меня теперь есть Невилл? Будто я на цепи оказалась, а не в отношениях…
Герм хотела продолжить, но уловила взгляд Драко в зеркале заднего вида и тут же шикнула на подругу.
— Драко? Хочешь, я за руль?
— Да. Да, так будет лучше…
Малфой выскочил из машины и позволил своему кашемировому пальто намокнуть. «Дождь смывает слёзы», — подумал Драко не в тему, и постепенно дрожь превратилась в зябкость от погоды, и эта реакция оргазма была более здоровая, чем тремор истерички. Он встряхнул мокрыми волосами и обошёл машину, чтобы сесть на пассажирское место. Герм тут же покинула салон, чтобы занять кресло водителя. Перед тем, как открыть дверцу, он последний раз бросил взгляд на проклятое окно, которое стало для него ещё одним гребаным тригером — как ни крути, а прошлое настигнет, даже если ты пытаешься выбросить его со старыми вещами. Свет в комнате ещё горел, но она казалась пустой. Драко скривился от мысли, что Тео тоже не растягивал удовольствие, когда находился в таком бешеном настроении.
— Драко, ты всё выяснил? Это он?
— Нет. Не он. И я выяснил намного больше, чем рассчитывал, когда планировал эту поездку, — голос был сиплым. Видимо, он всё-таки сорвал горло… Панс притихла, а Драко немного помолчал, а потом очень тихо начал говорить. Только вместо камеры была тишина в салоне и дорога в обзоре лобового стекла. Драко не сказал, свидетелем чего стал. Не рассказал и о подробностях его разговора с Блейзом. Он говорил о тех инсайтах, что пришли к нему. О том, что настолько хотел быть хорошим и угождать Тео во всём, что позволил себе поверить, что он счастлив быть таким. Позволил забраться своему любимому человеку так глубоко в свою душу, что даже не заметил, как превратился в весьма искусную постельную игрушку, как инструмент, чутко настроенный на единственного музыканта. Который мастерски владел навыком, что именно и как подкрутить в голове, чтобы секс стал именно таким, каким этого хотелось. И что эксперименты, которые они пробовали, удовлетворяя тело, оставляли след недосказанности, неразрешённости в душе. Что Драко было стыдно, было неприятно, но что он искренне стремился исполнить любую прихоть Нотта, на время становясь его личной сучкой, а потом старался оправдать это игрой и разнообразием. Забыть всё, что шло в разрез с его ощущением безоблачного счастья, стереть из памяти эти едкие, грязные слова, как замазать стёртые колени, скрыть слоем тона метки на шее… И что все эти затёртости на его памяти никуда на самом деле не исчезали, а лишь покрывались новыми слоями ошмётков, нарастая коркой на душе. И что сейчас он чувствует, что он стал жертвой изнасилования. Только насильником оказался он сам. Он сам с собой это сделал, когда в первый раз, когда царапнуло, резануло, задело, не сказал об этом прямо, проглотил, позволил. Когда почувствовал, что не то, не так, не идёт, не нравится, но промолчал. И с каждым проглоченным осколком резал себя изнутри. Поверил, что будет счастливым, если немного потерпит. И в то же время, он изменил себе. Изменял себе столько раз! Потому что прежде всего заткнул свою истинную суть куда-то на самый дальний план. Потому что с Тео он истерик не устраивал. И Королевой драмы позволял себе быть со всеми, кроме любимого человека. Он думал, что это и есть любовь — быть другим рядом с тем, кто тебе дорог. Сейчас ему всё больше кажется, что любовь — это быть собой рядом с тем, кого выбрал. Не бояться быть собой. Не бояться показаться смешным или глупым. Только теперь это всё не важно. С Ноттом он таким быть не мог бы в принципе. Потому что Тео ломал его с самой первой встречи, этим и привлёк. Тем, что был сильным, ярким, и точно знал, что хотел видеть в Драко. Только вот сам Драко понял, кого перед собой хотел видеть Нотт, только тогда, когда прожил с ним… Хотя нет — только сейчас понял. Только сейчас.
— Только сейчас. Я просто невероятный идиот. Моей тупости можно только позавидовать, потому то я только сейчас понял, что Тео сделал из меня идеально подходящую под его член личную шлюху, разбавляя похоть тонким флёром высокой романтики. А я всё это ему позволил. И обвинять абсолютно некого. Потому что единственный, кто мог мне помочь, пытался это сделать. Старался так сильно. Так долго, так… Гарри хотел мне помочь, но нельзя помочь тому, кто этой помощи не хочет. Меня нельзя было спасти, и Поттер принял единственно верное решение — отпустил. Он так долго бился головой в закрытую дверь… И я так счастлив, что он не расшиб её себе о мою тупость… Что смог вовремя остановиться и спасти хотя бы себя…
Они уже час были у его дома. Герм даже не выключила зажигание, чтобы не прервать поток Драко. Он снова плакал, но это были уже совсем другие слёзы. Он просто позволял вытечь всей той горечи и недосказанности, что жили в его душе столько времени. Малфой замолчал, наконец, чувствуя пустоту. Хорошую, правильную, будто всё закончилось. Он знал, что это не так, что на самом деле было бы всё-таки мудрым решением пойти к тому же Рубеусу, потому что это лишь один из слоёв — это он уже проходил. Только вот… Он чувствовал себя жуликом. Думал, что он и сам может через это пройти, а помощь специалиста нужна намного больше тем, кто сам не способен на такие откровения с самим собой. А он всё может сделать и сам.
— Драко, ты поэтому не хочешь говорить Гарри о том, что произошло? Вы ведь друзья… Ты мне сам так сказал… — Панс прервала молчание, которое было тяжёлым, наполненным застарелой болью, вязким.
— Я справлюсь с этим. Я всё смогу сделать сам, понимаете? Я не хочу его помощи, не хочу снова оказаться тем, кто сидит у него на шее свесив ножки, позволяя ему решать мои проблемы!
— А с чего ты взял, что он тут же начнёт их решать? Судя по тому, как вы сейчас с ним хм… «дружите…» Он скорее посочувствует тебе и подскажет хорошего частного детектива. Ты же снова за него решаешь… Боже, Драко, мы дойдём до того, что я теперь постоянно буду соглашаться с Паркинсон!
— И что в этом такого ужасного? — возмутилась Панси. — Я, конечно, буду выглядеть эгоистичной засранкой… Но то, что ты рассказал…
— Мы не будем обсуждать… — буркнул Малфой.
— Не будем, — покладисто и с явно звучавшим облегчением ответила она, — но это ужасно. И это вводит меня в депрессию… А сегодня же субботний вечер…
— И снова я согласна, подруга. И я точно знаю, что нам всем сейчас нужно! Дорогой, ты мне доверяешь?
— Абсолютно!
Таких эмоций, как в этот вечер, Малфой не испытывал, наверное, никогда.
Гермиона спустя всего полчаса после того провокационного вопроса, заставила его сомневаться в правдивости ответа. Она привезла их на гоночный трек и, уточнив, насколько он боится за новые шины, надавила на газ. Эта девушка была настоящим дьяволом. Панси визжала на заднем сидении, стеная о том, чтобы её выпустили из этой камеры пыток. Но уже минут через пять освоилась, и визги приобрели восторженный оттенок. А Драко… А Драко не было жалко ни шин, ни денег, ничего не было жалко, потому что Грейнджер бросила его в другую реальность. Дождь усилился, но это не мешало ей ловко и профессионально управлять машиной, пуская её в заносы, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, он будто была за штурвалом самолёта, на котором Малфой безжалостно улетал в прошлое. В ту ночь, когда это была спортивная Ауди, когда он увидел своего любимого человека с его любимой семьёй, столкнувшись с реальностью впервые за этот год. Даже нет, за несколько лет. Наверное, с того самого времени, как ему было восемнадцать, он оказался прижатым к стене за баром, раздетым уверенным горящим взглядом и растерянным от непонятной пока просьбы стонать громче. С того самого момента, с того самого минета, который Тео тогда, в подворотне, исполнил для неопытного Малфоя просто божественно, с того самого дня, как они встретились, Драко не видел реальности. Он смотрел только на ту, что рисовал ему Нотт. Даже, когда его не было рядом…
