– Можно? – она берется за ручку одной из дверей.

– Можете делать здесь все что угодно. Это ваш дом.

Дверь открывается в длинную прямоугольную комнату в задней части дома; четыре ее окна выходят на густые заросли деревьев и кустарников. И снова деревянные панели. Деревянные ставни. Снова паркет под ногами.

– Куда она ведет? – спрашивает она мистера Ройла, указывая на узкую дверь в боковой стене.

– Это дверь к лестнице для прислуги, – отвечает он. – Она ведет прямо к маленьким комнатам на мансардном этаже. Есть еще одна потайная дверь, на площадке второго этажа. Обычная вещь в этих старых домах. Построенных, как клетки для хомячков.

Они комната за комнатой, этаж за этажом исследуют дом.

– Что случилось с мебелью? Где осветительные приборы? – спрашивает Либби.

– Их давно нет. Семья продала все, чтобы оставаться на плаву. Здесь все спали на матрасах. Сами шили себе одежду.

– Неужели они были настолько бедны?

– Да, – отвечает мистер Ройл. – Они действительно были бедны.

Либби кивает. Она не представляла своих биологических родителей бедными. Да, она позволила себе создать фантазию о них. Но ведь даже дети, живущие со своими биологическими родителями, подчас склонны предаваться фантазиям. Ее воображаемые родители были молоды и имели кучу друзей. В их доме у реки были две стеклянных стены от пола до потолка и круговая терраса. У них были собаки, маленькие, обе девочки, со стразами на ошейниках. Ее воображаемая мама занималась рекламой модной одежды, ее отец был художником-дизайнером. Когда она была маленьким ребенком, они брали ее на завтрак, сажали на высокий стульчик, разламывали ей бриошь и толкались коленками под столом, где лежали, свернувшись, обе собачонки.

Они умерли, возвращаясь домой после вечеринки с коктейлями. Скорее всего, погибли в аварии с участием спортивного автомобиля.

– Было ли найдено что-то еще? – спрашивает она. – Помимо предсмертной записки?

Мистер Ройл отрицательно качает головой.

– Ничего официального. Но кое-что все же было. Когда вас нашли. Что-то, что лежало в вашей кроватке. Полагаю, она все еще здесь. В вашей детской. Не желаете взглянуть?..

Она следует за мистером Ройлом в большую комнату на втором этаже. Здесь два больших окна с видом на реку. Воздух затхлый и спертый, высокие углы комнаты увешаны плотными шторами паутины и пыли. В другом конце комнаты виднеется дверной проем, и они сворачивают за угол в маленькую комнату.

Это гардеробная, в ней три стены отведены под белые шкафы и комоды, украшенные декоративной резьбой. В центре комнаты стоит детская кроватка.

– Та самая?..

– Да, та самая. В ней вас и нашли. Вы что-то весело щебетали на своем детском языке и, похоже, радовались жизни.

Кроватка имеет конструкцию качалки с металлическими рычагами для толкания вперед и назад. Она окрашена в кремовый цвет с россыпью светло-голубых роз. Спереди красуется небольшой металлический значок с логотипом универмага «Хэрродс».

Мистер Ройл протягивает руку к полке на задней стене и достает с нее маленькую коробочку.

– Вот, – говорит он, – это было спрятано среди ваших одеял. Мы предположили… мы все предположили, мы и полиция, что это предназначалось для вас. Полиция несколько лет хранила это в качестве вещественного доказательства, а когда следствие завершилось, вернула нам.

– Что это?

– Откройте и посмотрите.

Она берет у него картонную коробочку и открывает ее. В ней клочки разорванной газеты. Ее пальцы нащупывают что-то твердое и шелковистое. Она кончиками пальцев достает из коробки загадочный предмет. Это кроличья лапка на золотой цепочке. Либби вздрагивает. Цепочка выскальзывает из ее руки и падает на деревянный пол. Она наклоняется, чтобы поднять ее.

Ее пальцы касаются кроличьей лапки, ощущают холодную безжизненность гладкого меха и остроту коготков. Она пропускает цепочку сквозь пальцы другой руки. Ее голова, которую еще неделю назад занимали мысли о новых сандалиях, девичнике, секущихся кончиках волос, комнатных растениях, нуждающихся в регулярном поливе, теперь занята людьми, спавшими на полу на матрасах, мертвыми кроликами и большим пугающим домом, совершенно пустым, за исключением стоящей в нем детской кроватки-качалки из универмага «Хэрродс» со странно зловещими светло-голубыми розами по бокам. Она кладет лапку обратно в коробку и неловко держит ее. Затем медленно опускает руку на матрас у основания кроватки в надежде почувствовать эхо собственного детского спящего тельца и призрак человека, который последний раз положил ее туда и спрятал в одеялах кроличью лапку. Увы, ничего такого там нет. Просто пустая кровать и запах плесени.

– Как меня звали? – говорит она. – Кто-нибудь это знал?

– Да, – говорит мистер Ройл. – Ваше имя было указано в записке, которую оставили ваши родители. Ваше имя Серенити.

– Серенити?

– Да, – говорит он. – Красивое имя. Мне так кажется. Правда, немного… богемное, верно?

Внезапно ее охватывает приступ клаустрофобии. Она готова броситься вон из комнаты, но подобный драматизм не в ее стиле.

Вместо этого Либби говорит:

– Может, осмотрим сад, если вы не против? Я бы не отказалась подышать свежим воздухом.

Люси выключает телефон. Нужно сохранить зарядку на тот случай, если Самия попытается связаться с ней. Она поворачивается к Марко. Тот с любопытством смотрит на нее.

– В чем дело? – спрашивает она.

– Что это было за сообщение? На твоем телефоне?

– Какое сообщение?

– Я видел его. Только что. В нем сказано, что ребенку двадцать пять лет. Что это значит?

– Это ничего не значит.

– Не верю. Это должно что-то значить.

– Нет. Это ничего не значит. Это просто ребенок подруги. Просто напоминание о том, что ему исполнилось двадцать пять лет. Я должна отправить ей открытку.

– Что за подруга?

– Подруга в Англии.

– Но у тебя нет подруг в Англии.

– Конечно, у меня есть подруги в Англии. Я там выросла.

– И как ее зовут?

– Кого?

Марко раздраженно стонет.

– Твою подругу, кого же еще. Как ее имя?

– Это так важно? – резко отвечает она.

– Это важно, потому что ты моя мать, и я хочу кое-что знать о тебе. По большому счету я ничего о тебе не знаю.

– Не смеши. Ты знаешь обо мне почти все.

Он удивленно смотрит на нее широко раскрытыми глазами.

– Неужели? Я знаю лишь то, что твои родители умерли, когда ты была маленькой. Я знаю, что ты выросла в Лондоне у своей тети и что она привезла тебя во Францию, научила играть на скрипке и умерла, когда тебе было восемнадцать лет. Так что я знаю твою историю. Но я не знаю подробностей. Например, где ты ходила в школу или кем были твои друзья, что ты делала на выходных, случались ли с тобой забавные вещи или у тебя все было нормально.

– Все это непросто, – уклончиво отвечает она.

– Понимаю, – говорит Марко. – Но мне уже двенадцать лет, и ты не можешь относиться ко мне как к несмышленышу. Ты должна мне все честно рассказывать.

Люси смотрит на сына. Он прав. Ему двенадцать лет, и ему больше не интересны сказки. Он знает, что жизнь не сводится к пяти главным событиям, знает, что в ней случаются самые разные вещи.

Она вздыхает.

– Не могу, – говорит она. – Пока еще не могу.

– А когда сможешь?

– Скоро, – отвечает она. – Если мы когда-нибудь доберемся до Лондона, я все тебе расскажу.

– А мы доберемся?

Она вздыхает и убирает со лба волосы.

– Пока не знаю. Пока что у меня нет денег. У тебя и Стеллы нет паспортов. Плюс собака. Это все так…

– Отец, – говорит Марко, отсекая ее. – Позвони ему.

– Только не это!

– Мы можем встретиться где-нибудь в кафе. Тогда он будет вести себя смирно.

– Марко. Мы даже не знаем, где твой отец.

Возникает странное молчание. Она чувствует, как ее сын нервно ерзает, снова зарываясь лицом в шерсть собаки.

– Я знаю, где он.