Главное – не прислушиваться к рассказам соседок: такие страсти, что хоть в чистом поле рожай, как некрасовские крестьянки. Хорошо, что я в любую минуту могу раскрыть своего Геродота и не слышать, как «он уже синий был…» О родах, к счастью, Геродот ничего не пишет. Или все впереди? Спок – подходящая компания для Геродота.

Звонила Лешке, чтобы принес вязанье. Геродот усыпляет, его лучше перед сном, а днем хочется что-то делать.

Пятница, к тому же 13-е. К беде…

Думала о зловещей пятнице до обеда. Кормят вполне прилично. Чувство надвигающейся беды притупилось. Надо вовремя останавливаться, потому что набрала за эти месяцы килограммов шесть, только что взвешивалась. Или это мой сыночек? Если так, то не разрожусь.

Приходила акушерка. Симпатичная тетка за пятьдесят, и говорит очень уютно, с твердой «Ч»; одну цитату я воровато записала (не за мудрость, а вот за эти «Ч»): «ДевоЧЧки, увелиЧЫваюШШаяся матоЧЧка наЧЫнает давить на моЧЫвой пузырь, и у вас уЧаШШаются позывы к моЧЭиспусканию». Восторг!.. Бабоньки внимательно слушали, только я давилась от смеха.

Лешкины шоколадки раздала соседкам: худею.

Телефон на нашем этаже в конце коридора, но надо постоянно бдить: автомат один-единственный, звонят все, говорят подолгу. Видела под окнами Леху, просигналила: звонить, мол, не могу. Понял? Что-то проорал в ответ, но там все потенциальные папаши орут, иди знай.

Передал, называется!.. – свой собственный, начатый мною в феврале, свитер. А я просила мой шарф, это совсем другой пакет. И сказать нечего: старался. Вернулась к свитеру. На фиг я такой сложный узор затеяла? Внутри записка: «Цыпленок, я тебя люблю!» Ох, Леш… Я тут несколько дней, а кажется, месяц. Где мой доктор Спок? Самое время.

«Новый мир» обещал, но не принес. Утешаюсь Споком: «Дети бывают “легкими” и “трудными”». Милый мой ребенок, утри нос доктору Споку, окажись легким, а? Или вот это: «В лучшем случае вас ожидает тяжелая работа и отказ от многих удовольствий». А в худшем?!

Переключаюсь на Геродота.

Стараюсь не слушать, однако разговоры невольно действуют на нервы. Тетка с двумя детьми боится чего-то, связанного с пуповиной. Рыженькая в углу, моя тезка, появилась позавчера, все время что-то жует и пугливо прислушивается к соседке («пуповина»). У Рыжей «резус-отрицательный», произносится в одно слово испуганной скороговоркой. Я знаю только макаку-резус – и да, положительного в ней не много. Сказала об этом Рыжей, та обиделась: не понимаю, чего тебя, такую умную, в патологию положили. Лежит обиженная, ест клубнику.

На кровати рядом – благолепие: рыхлая молодая блондинка то спит, то собирается спать: «в нашем положении полезно».

Люду с четвертой кровати повели вниз, в родильное. Пешком, в полусогнутом виде.

Геродот спокойно пишет про каких-то кочевников, которые питаются мясом и молоком, но коров не едят (интересно, чьим мясом они сыты?..). От этого повествования трудно худеть. Если бы разрешали гулять…

– Лакшина! – в дверях медсестра.

До завтрака заставили сдать кровь. Я слегка труханула: вдруг этот чертов резус? Медсестра долго смеялась. Резус не стал более понятным, но ко мне, к счастью, не имеет отношения. Ничего отрицательного во мне нет. Леха добавил бы: «кроме характера». А что характер? Характер у меня – шоколад.

Удалось прорваться к телефону. Мать с бабушкой на ушах стоят: ты не звонишь, что случилось?! А ничего, говорю, не случилось, и резус у меня положительный, не переживайте, зато двушки кончаются, пускай Лешка привезет. Автомат меня понял и поддержал – оборвал разговор.

На месте Люды – новенькая с красивым именем Виолетта, даже рубашка тютелька в тютельку. Вид у В-ты совершенно пришибленный: ребенок как-то не так лежит. Я вышла в коридор, прогулялась, и в награду мой сыночек как лягнет меня! Засиделся, мол, я тут.

…Интересно, почему я так уверена, что сыночек? А нипочему; с самого начала так казалось и сейчас кажется. Костя-малыш, Кистянтин… На подоконнике в коридоре писать намного удобнее, чем в кровати, – пузо не мешает. И счастье, что зеркала нет: стоит этакая круглая старородящая дурында в огромной сползающей рубашке и пишет, пишет… Мимо прошла врачиха, так я сделала вид, что просто смотрю в окно, а тетрадку захлопнула: вроде и не моя. Поздоровалась – без ответа; ну не больно-то и надо. Врач-мизантроп – особая порода. Ни разу не видела, чтоб она улыбнулась или заговорила нормальным голосом: только орет или цедит сквозь зубы.

Схватки в ее дежурство – казни египетские…

После обеда заглянула незнакомая девица в халате – сестра, санитарка? Подошла ко мне, сунула полиэтиленовый пакет («только не говори никому, передачи запретили…»). Новое дело…

Бабоньки засуетились: оказывается, стафилококка боятся – то ли завелся он в роддоме, то ли вот-вот заведется. Какой еще стафилококк? Я с резусом только-только разобралась – исключила, в смысле. Страсти кипят, а тут акушероЧЧка наша пришла, так все на нее и навалились: стафилококк?! Ну-ну, девоЧЧки, спокойно зачокала акушерка, ЧЧЭго вам бояться, никакого стафилококка нету. Бактерия такая, ниЧЧЭго особенного. Заразная, да; дык они все не сахар.

И как-то все расслабились. И то правда: бактерия и бактерия, а сколько мы на себе бактерий этих носим… Это мне папа объяснял, у меня тогда стрептококковая ангина была. Или скарлатина? Как будто я могу помнить – мне было 9 лет, а сейчас я старородящая. Папа тогда сказал, что школа школой, а заразиться я могла хоть в кино, хоть в троллейбусе: многие люди таскают на себе эту гадость и сами не знают, что они заразные.

Неожиданно подала голос «спящая красавица»:

– Вот в Америке больницу просто сжигают, если в ней стафилококк.

И вкусно зевнула.

Что тут началось! Я думала, грядут групповые схватки. Как, всю больницу? А где рожать? И сколько там больниц, в этой Америке?.. Лихорадочно листаю Спока.

Блондинка (то ли Лиля, то ли Лина) спокойно бросила: «Сколько надо, столько и сожгут. И новые построят. А рожать едут в другую клинику, все дела». После чего развернула шоколадный сырок.

Тут я вспомнила про свой пакет. А там абрикосы, шоколадные конфеты, свежий «Новый мир» и начатый шарф. Я схватила грильяж и так, с пузом наперевес, помчалась догонять акушерку, перепугав ее: «НаЧЧАлись схватоЧЧки?..» Ну, дальше по сценарию: «Не надо, детоЧЧка, не надо…», но карман подставила. «Живот у тебя, детоЧЧка, опустился, скоро родишь».

Я пошла назад осторожно, как по стеклу. Опустившийся живот – это то немногое, что я знала: прочитала (не у Геродота). Кажется, недели через две рожать. Ох, хоть бы наша врачиха в отпуск ушла – погода шепчет, июль… Хоть бы дали путевку куда подальше: в Сухуми, что ли.

В палате суета. Сонной блондинке тоже принесли нелегальную передачу. Такой пир закатили! Лешкин грильяж пошел на ура: все конфеты раздала. На вопрос, почему не ем сама, ссылаюсь на аллергию. Все хрустят бумажками.

Довязываю рукав свитера. Надо спешить: когда рожу, времени на вязание не хватит, и Леха останется без свитера. Шарф подождет.

Это сегодня, а 22-го родилась моя доченька! Катька оказалась такая увесистая (3 кг 600 г), что сделали кесарево – старородящая маменька не смогла разродиться. Сама виновата: жрать надо меньше. Со вторым (это уж точно будет сынок) я буду блюсти вес с самого начала: никаких родителей слушать не буду и «есть за двоих» не намерена.

Катька родилась в воскресенье. Есть поверье, что «воскресные» дети могут понимать язык птиц и зверей. Образно говоря, дитя с лингвистическими способностями.

Такая хорошенькая! Единственный ребенок без какой-то там послеродовой желтухи, на нее специально приходят посмотреть. И волосатая, с бровками и ресничками! Я с ней познакомилась только вчера, на первом кормлении. По-моему, мы друг другу понравились.