Автобус остановился на остановке у завода, лязгнула дверь. Двое пассажиров вышли. На площади перед заводом пестрели цветочные клумбы, а прямо в центре стоял памятник Ленину. На фасаде по-прежнему летели вверх три бетонные ракеты.

Завод выглядел работающим. Обвалившуюся ракету отреставрировали. Заплатка внизу выделялась более ярким цветом.

Рядом сел мужчина, я спросила у него, работает ли завод.

– А как же! – оживился он. – На Москву, на Пекин работаем. Вот недавно швейцарцы приезжали, говорят, заказ будет.

Он начал рассказывать, что именно и кому делают, хотя по рабочему контракту, я знала, разглашать эту информацию запрещалось. Собеседник работал токарем, его пальцы были сплошь в черных трещинах. С сидений спереди к нам обернулись еще двое. Я узнала, что заказы есть, но, конечно, не то что раньше. Что в прежние времена на завод утром текла река людей, а сейчас – так, ручеек. Что цветмет раньше таскали, и сейчас таскают, и всегда будут. И что литейка выдает сплошь брак, мудаки, а сборка собирает из того, что наклепали эти безрукие и безголовые.

Сосед вышел через остановку. Я снова стала смотреть в окно – и поняла, что было не так. Город потерял цвета. Сделался скучным и блеклым, как выцветшая фотография. Деревья подстрижены и побелены. Буйная трава скошена. Матери степенно гуляют с колясками. Жары нет. Ветер дует будто вполсилы. Все вокруг какое-то непроснувшееся, незавершенное. Из города ушла неистовая сила. В нем больше не полыхало пламя.

Уже у подъезда меня окликнули по имени. Я обернулась, увидела человека в полицейской форме, шагнула навстречу и крепко обняла его.

Леня снял фуражку в подъезде и на ходу смахнул с нее пылинки. Мы поднялись в квартиру.

– Не был у меня ни разу?

– Нет, – ответил он, присаживаясь на пуф в прихожей, чтобы снять ботинки.

– Полиция теперь ходит в форме по гостям?

– Что? – Он удивленно посмотрел на меня снизу, замерев с ботинком в руках. – Посмотрел на свой пиджак. – А, это. Нет, ходим как хотим. На награждении был, там по форме.

– Кого награждали?

– Меня. – Он зашел в зал и осмотрелся.

– Серьезно?

Леня рассматривал голову изюбра, висящую на стене. Их глаза были на одном уровне – наверное, ощущение не из приятных, но Леня оказался нечувствительным к жутковатому мертвому взгляду.

– Да. Чемпион по раскрытым делам.

– Все раскрываешь?

– Почти, – ответил он и подергал ссохшийся изюбриный рог. – Отец добыл?

– Не знаю. Всегда тут был. Отец говорит, его. Но, наверное, выдумывает. Он никогда не брал крупняка. Только зайцев и птицу.

Леня помялся, будто хотел что-то сказать, но не решался.

– Чаю?

– Давай.

На кухне он уселся на стул, зажатый между батареей и столом. Я поставила чайник на огонь, налила заварку в разномастные кружки. На его была надпись «С днем рождения!!!» и выпуклые воздушные шарики, на моей – волчья голова с подписью «Тамбовский волк».

– Лимонник есть? – спросил Леня.

Я полезла в холодильник. Баночка с красным соком лимонника стояла на полочке в дверце. На дне болтался осадок – шкурки ягод и мелкий травяной сор. Я плеснула сока в кружку Лени, потом подумала и налила себе.

– Так что? Находишь воров чугунных ванн? Или устроители мордобоев сознаются сами?

Он рассмеялся:

– А, это нет. По чугункам в дознании до сих пор заявы висят. Я теперь в уголовке.

Засвистел чайник.

С Леней мы познакомились, когда нам с Верой было по четырнадцать. Он только окончил школу милиции в Хабаровске и работал дознавателем в городском управлении. Мы приходили к нему во время дежурств. Камер тогда не было, коллеги Лени с пониманием относились к тому, что мы болтались в участке. Отправляясь на выезд, Леня оставлял нас, потом возвращался. Пока он ездил, мы читали дела, смеялись над грамматическими ошибками и иногда помогали набирать отчет на тормозном компьютере с выпуклым экраном. В верхнем ящике стола он хранил изъятые у городских нариков анашу и химку. Они были собраны в пакетики и аккуратно подписаны: дата изъятия, номер дела, фамилия. Когда пакетиков скапливалось больше, чем могло поместиться в ящике, Леня вытаскивал его и ставил перед нами, мы находили и выбрасывали самое старое.

Однажды мы с Верой увязались с ним на выезд по краже. В сумерках, под проливным сентябрьским дождем приехали на один из безымянных дачных участков. Старик-хозяин проклинал «все разваливших дерьмократов» и показывал дырку в земле от украденной старой чугунной ванны, которую он вывез на дачу. Леня психовал, составляя акт. Старые ванны таскали на металлолом, и заявлений по ним у дознания накопилось больше сотни.

– Стоимость ванны как оцениваете? – строго спрашивал он у старика.

Старик мялся, не зная, как оценить.

– Триста рублей примерно, да? – подсказывал Леня.

– Да какие триста. Тут тысячи на две! – говорила Вера, подмигнув мне.

– Да-да, не меньше, – подтверждала я. – Тяжеленная, чугуна много.

Мы знали: если украденная вещь оценивается в триста рублей, то дело не заведут, слишком маленькая сумма.

– Ну давайте тысячу, – говорил старик. – Стажерки ваши правильно говорят.

Леня злобно смотрел на нас и едва не скрипел зубами, а мы давились от смеха. Минут через десять он уговорил старика, что ванна стоила триста рублей, и мы уехали. С тех пор Леня больше никогда не брал нас на выезды.

Он рассказывал, что родители обещали подарить ему квартиру, когда он женится. И что он, когда закончит школу, будет получать больше – в этом месте он искоса смотрел на Веру. Мы ржали от его прямолинейных подкатов.

Когда у Веры появилась другая жизнь, я очень скучала по ней, по Лене и по нашим посиделкам. Я несколько раз собиралась в управление на окраине города, но, передумав, возвращалась.

Во время пожаров я встретила Леню во дворе дома: он был на выезде. Он окликнул меня, с волнением спросил, видела ли я Веру. Я ответила ему, что у нее теперь другие друзья.

Сейчас, в настоящем, на кухне у отца, я выбрала момент, когда он снова поднял на меня глаза, и всего за секунду без труда прочитала его. Хороших, добрых людей читать легче всего.

Работа, работа, работа. Молодая женщина, похожая на мужа доверчивым взглядом, что-то говорит двум девочкам, играющим на полу. По комнате разбросаны игрушки.

Я собиралась с духом задать главный вопрос, за которым приехала сюда, но поняла, что не могу. Мне чертовски страшно узнать, что произошло на самом деле.

– Кто сказал, что я в Гордееве?

– Коллега видел вас с отцом в аэропорту. Мы же занимаемся ее делом.

Значит, еще до того, как я приехала в город.

– Чем занимаешься? – спросил Леня.

– Пишу сценарии ужастиков.

– Ух ты! Хорошо получается?

– Ужасно.

Леня рассмеялся.

– Как она выглядит?

Леня мгновенно понял, о ком речь, и, перестав смеяться, уткнулся в кружку.

– Девятнадцать лет в земле, как думаешь?

– Уверены, что это она?

– Мать опознала по колечкам. Да и так было понятно. Женский скелет, подросток. Все помнят ту историю. Тела из морга не каждый день крадут… Знаешь, у нас тут даже сочинили страшилку о девочке с остриженными волосами, которая ходит по Гордееву с восьмого на девятое июля и ищет, кто ее убил. Подростки собираются и гуляют всю ночь, пугают прохожих. Пытались гонять – не помогло. Ты чего?

Я соскочила со стула, уронив кружку. Чай разлился по столу, Леня отшатнулся. Я бросилась к раковине, схватилась за нее. Сердце ухало. Я отдышалась, глядя на свое отражение в серебряном кране. Вера, моя Вера, лишенная своих чудесных волос, ходит по городу, дрожит от ночного тумана и росы, ищет своего убийцу.

Леня молча дождался, когда я вернусь на место. Взял полотенце, промокнул разлитый чай.

– Это точно она? Мать могла плохо помнить колечки.

– Потом провели ДНК-анализ. Друзья и коллеги скинулись на всякий случай, сделали за свой счет. Твой отец, кажется, тоже.